Госпиталь брошенных детей

– Дэниэл. У него была интересная работа: он торговал костью. Кажется, слоновой костью… Нет, вспомнил – это был китовый ус. Ах, вот и священник. У вас есть список гимнов?

Я почти не помню, как прошла служба. Каким-то образом я досидела до конца, хотя это было нетрудно, поскольку я чувствовала внутреннее онемение, и все проповеди и гимны прошли мимо меня. Целый час я могла думать только о трех вещах, снова и снова, сразу и попеременно. Дэниэл был женат. Это была его жена. А с ней была моя дочь. Она была подходящего возраста и роста, с темными глазами и волосами, как у меня. Ее мать была светловолосой и постарше меня. Даже старше, чем Дэниэл, которому сейчас было бы двадцать пять или двадцать шесть лет. Она называла свою дочь Шарлоттой.

Я смутно осознавала прикосновение руки доктора Мида к моей руке; люди вокруг начинали подниматься со скамей и направлялись к выходу. Должно быть, он что-то говорил, но я не слышала его; мои глаза застилала пелена, в ушах шумело, движения были медленными и скованными. Я вся застыла, как та дохлая собака на Флит-ривер.

– Мисс Брайт!

В документах было сказано, что Клара вернулась ко мне на следующий день после того, как я родила ее. Возможно, Шарлотта была дочерью Александры Каллард, и мы родили дочерей почти одновременно. Но Дэниэл был блондином, как и она, с волосами песочно-желтого цвета и светлыми глазами. В Олд-Бейли-Корт было много рыжеволосых детей, а один из них выделялся, как ворон среди голубей, смуглой кожей и угрюмым лицом. Говорили, что отец бьет его.

– Мисс Брайт!

Часовня почти опустела, не считая нескольких женщин, болтавших и поправлявших свои парики, и группы мужчин, стоявших вокруг дедушки доктора Мида, словно горделивые павлины. Детей вокруг не осталось.

– Мисс Брайт!

Я вздрогнула и вернулась к жизни. Доктор Мид с тревогой смотрел на меня.

– Вам нехорошо?

Я вскочила с места, едва не столкнувшись с ним, и стала осматривать часовню, поворачиваясь так, чтобы осмотреть каждую скамью и каждый уголок, задирая голову, чтобы увидеть галерею. Потом я побежала к выходу, держа чепец в одной руке, а другой придерживая плащ на шее.

Синее, черное и белое: темные пальто, черные шляпы и темные волосы повсюду, но ни следа желтого и зеленого. Я проталкивалась через небольшие группы, собравшиеся под бледным солнцем, и чувствовала, как растет комок в горле. Экипажи начали принимать своих владельцев, и краешком глаза я заметила желтое платье, мелькнувшее за дверью, и маленькую ногу в черном ботинке. Проворный кучер закрыл дверь и забрался на свое место. Пока он поправлял фалды и тянулся к поводьям, я рванулась к карете и находилась в десяти или двенадцати ярдах от нее, когда чья-то крепкая рука удержала меня на месте.

– Мисс Брайт, – щеки доктора Мида заметно порозовели, – куда вы направляетесь?

Его дыхание вырывалось изо рта мелкими облачками пара; должно быть, он бежал за мной. Должно быть, я показалась ему сумасшедшей. Я не могла этого допустить, ведь он был врачом. Он ждал объяснения, и досада затуманивала его обычно дружелюбное лицо.

– Мне нехорошо, – сказала я. – Мне нужно было на воздух.

– Тогда я отведу вас домой; мой дом в нескольких улицах отсюда. Мы можем дойти за пять минут, или я пошлю за кучером.

– Нет, спасибо. Мне нужно домой. Пожалуйста, передайте вашему деду, что мне очень жаль.

Я отвернулась и быстро пошла прочь. Карета миссис Каллард уже приближалась к воротам, и мне надо было поторопиться. Я смутно сознавала, что привлекаю чужое внимание, – головы резко поворачивались, и взгляды упирались мне в спину, но я не оглянулась бы назад, даже если бы мне вслед начали бросать камни.

За воротами дорога около четверти мили шла по прямой, и я следовала пешком между открытыми полями с обеих сторон, и любопытные коровы поднимали головы, наблюдая за процессией. Я увидела, как в конце дороги эта карета повернула направо и поехала на запад, в сторону Блумбсбери. Я удерживала ее в поле зрения, шагая по обочине и обходя кучки конского навоза, как любая другая женщина после церковной службы ясным зимним днем. Мое движение было энергичным и целенаправленным, хотя я чувствовала, что могу рухнуть в любой момент. Я сосредоточилась на том, чтобы переставлять ноги, и сопровождала блестящую черную карету, катившуюся среди других посреди воскресного движения. Через несколько минут она замедлила ход и повернула налево вдоль по улице, застроенной небольшими особняками, настолько похожими друг на друга, что начинало двоиться в глазах. У меня кружилась голова, пересохло во рту, но я была уверена, что моя дочь сидит в сотне ярдов передо мной, одетая в желтое шелковое платье, со странной панцирной зверушкой в кармане. Она показала мне свой секрет и улыбнулась.