Горох в стенку (Юмористические рассказы, фельетоны)

Гаврик тщательно развесил приготовленные знамена и лозунги, чтоб высохли, и вскоре заснул, сжигаемый во сне нетерпением — скорее бы настал завтрашний день. Ужасно хотелось демонстрировать.

— Организация-кооперация… — хмуро пробормотал папаша, на цыпочках пробираясь к чулану.

Его мучило любопытство. Он вошел в чулан, нашарил впотьмах лампочку и зажег ее. При нищем свете он увидел красивое полотнище с надписью:

ПЕРВУЮ РЮМКУ ХВАТАЕШЬ ТЫ, ВТОРАЯ ТЕБЯ ХВАТАЕТ.

— Гм, — криво усмехнулся отец. — Ишь ведь чего ребятеночки удумали… Первую, дескать, ты, вторая, дескать, тебя… А третью, дескать, опять ты… А четвертая, дескать, опять тебя… А пятую опять ты… А шестая опять тебя!.. И так всю жизнь!..

Горькая слеза поползла по его тоскливым скулам.

— Между прочим, одну бы рюмочку бы действительно бы не мешало бы… Для опохмеленья… Мало-мало… Чего бы сообразить на половинку?.. Гм…

На другой день Филька, Шурка и совсем крошечная Соня с нетерпением топтали снег возле Гаврикова крыльца. Уже самое время было начинать демонстрацию, а Гаврик все не выходил. Наконец он появился. Лицо его было страшным. Оно казалось перевернутым.

— А где же лозунги? — с тревогой спросила маленькая Соня, которой всю ночь снились трубы и знамена.

— Папенька… вчерась… пропил… — прерывающимся голосом сказал Гаврик.

— Значит, что жа? — глухо спросил Филька. — Демонстрация, что ли, переносится?

— Отменяется… — сказал Гаврик.

Судорога тронула его горло. И почти беззвучным шепотом он прибавил:

— И валенки мои… тоже пропил!..

И тут Филька, Шурка и Соня заметили, что Гаврик бос.

— Не так, главное, валенков жалко, как, понимаешь ты… головастиков… — выговорил он и вдруг затрясся.

1927

Толстовец

Когда приятели Пети Мяукина бодро спрашивали его: "Ну как дела, Петя? Скоро в Красную Армию служить пойдем?" — Петя Мяукин рассеянно подмигивал глазом и загадочно отвечал:

— Которые пойдут, а которые, может, и не пойдут…

— Это в каком смысле?

— А в таком. В обыкновенном.

— Ну, все-таки, ты объясни: в каком таком?

— Известно, в каком! В религиозно-нравственном.

— Что-то ты, Петя Мяукин, путаешь.

— Которые путают, а которые, может, и не путают.

— Да ты объясни, чудак!

— Чего ж там объяснять? Дело простое. Мне отмщение, и аз воздам…

— Чего-чего?

— Того-того. Аз, говорю, воздам.

— Ну?

— Вот вам и ну! Воздам и воздам. И вообще, духоборы…

— Чего духоборы?

— А того самого… которые молокане…

— Странный ты какой-то сделался, Петя. Вроде малохольный. Может, болит что-нибудь?

— Болит, братцы.

— А что именно болит?

— Душа болит.

Приятели сокрушенно крутили головой и на цыпочках отходили от загадочного Мяукина.

За месяц до призыва Петя Мяукин бросил пить и даже перестал гонять голубей.

По целым дням он пропадал неизвестно где. Несколько раз знакомые видели Петю в вегетарианской столовой и в Румянцевской библиотеке.

За это время Петя похудел, побледнел, стал нежным и гибким, как березка, и только глаза его светились необыкновенным внутренним светом вроде как бы фантастическим пламенем.

На призыв тихий Петя явился минута в минуту. Под мышкой он держал объемистый сверток.

Комиссия быстро рассмотрела стройного, красивого Петю.

— Молодец! — бодро воскликнул председатель, ласково хлопнув его по плечу. — Годен! В кавалерию!

— Я извиняюсь, — скромно опустил глаза Петя, — совесть не позволяет.

— Чего не позволяет? — удивился председатель.

— Служить не позволяет, — вежливо объяснил Петя.

— Это в каком смысле не позволяет?

— А в таком смысле не позволяет, что убеждения мои такие.

— Какие такие?

— Религиозные, — тихо, но твердо выговорил Петя, и глаза его вспыхнули неугасимым пламенем веры.

— Да вы, товарищ, собственно, кто такой? — заинтересовался председатель.

— Я-с, извините, толстовец. Мне, так сказать, отмщение, и аз, так сказать, воздам. А что касается служить на вашей службе, так меня совесть не пускает. Я очень извиняюсь, но служить хоть и очень хочется, а не могу.

— Скажите пожалуйста, такой молодой, а уже толстовец! — огорчился председатель. — А доказательства у вас есть?

— Как же, как же, — засуетился Петя, быстро развертывая пакет. — По завету великого старца-с… — скромно прибавил Петя, вздыхая, — мне отмщение, и аз воздам. А если вы, товарищ председатель, все-таки сомневаетесь насчет моих убеждений, то, ради бога, бога ради… проэкзаменуйте по теории.

Петя засуетился, вынул пачку книг и разложил их перед комиссией.

— Всего, можно сказать, Толстого до последней запятой произошел. Как хочите, так и спрашивайте. Хочите — с начала, хочите — с середины, а хочите — с конца. Туды и обратно назубок знаю. Например, из "Князя Серебряного" могу с любого места наизусть произнести. Или, скажем, роман "Хождение по мукам". Опять же "Хромой барин". А что касается драмы в четырех действиях "Заговор императрицы", то, верите ли, еще в двадцать четвертом году мы с папашей-толстовцем и мамашей-толстовкой раз шесть ходили в летний театр смотреть…

Петя обвел комиссию круглыми, честными голубыми глазами.

— Можно идти? — деловито спросил он и быстро надел штаны на пухлые ноги, покрытые персиковой шерстью.