Городок сорванцов

— Ты дойти до лазарета сможешь? — сухо спросил я. — Или тебя перенести?

— Смогу, — простонала Южка. Я обернулся к Вале Гавриловой.

— Валя, давай быстро простыни, одеяло, нет — три одеяла, подушку. Поместим ее в палатку для больных мальчиков, раз вы отняли у меня палатку для девочек.

Мы повели Южку под руки. Валя с одной стороны, я-с другой. Больная едва передвигала ноги. Мы поставили раскладушку. Валя заботливо постелила…

Я выслушал у Южки легкие и сердце, осмотрел горло и язык, пощупал живот, колени, но ничего тревожного не нашел.

Южка едва говорила. Глаза ее были заплаканы. Мы уложили больную; я дал ей таблетку жаропонижающего, разрешил Вале посидеть рядом и почитать книгу, а сам отправился в свою палатку подремать-благо наступил тихий час.

За полдником Владимир Викторович спросил меня, чем больна Южка.

Чем больна? Каждый врач великолепно знает, что многие болезни начинаются с головных болей и высокой температуры. Я пожал плечами, пробормотал что-то насчет возможного гриппа или КВДП, то есть «катара верхних дыхательных путей», потом вспомнил сегодняшнюю сцену с Марьей Петровной и сослался также на нервное расстройство.

После ужина я подошел к Южке и спросил, как она себя чувствует. Она только простонала и закатила глаза.

Я поставил ей градусник и пошел смотреть, как Наташа Толстенкова перевязывает одному мальчику ногу. Истекли положенные десять минут, и я снова направился к Южке. Подошел к палатке очень тихо, осторожно откинул полотнище… То, что я увидел, было невероятно!

Южка, которая только что едва говорила, сейчас сидела на кровати, стиснув от напряжения зубы, и изо всей силы терла между ладонями градусник.

Я выхватил градусник из ее рук — температура подскочила до 42 градусов. Тронул Южкин лоб — он был совсем холодный.

Первым моим порывом было схватить негодную девчонку за руку или за косу, неистово закричать «вон отсюда!» и вышвырнуть из палатки. Но — стоп! А четвертый закон? Чтобы сдержать свои чувства, я выскочил из палатки.

— Доктор, милый, пожалейте меня, я такая несчастная! — услышал я за спиной приглушенные рыдания.

Помнится, еще в раннем детстве мы, сорванцы-мальчишки, перед классными работами по алгебре вот эдаким способом иной раз нагоняли температуру; и тогда испуганные мамы укладывали нас в постель, но чтобы девочка, да еще председатель совета дружины, да еще начальник штаба, оказалась сорванцом из сорванцов…

«Почему Южка так дико поступила?» — спрашивал я самого себя, сидя на лавочке перед амбулаторией.

Сердце мое тяжело стучало. Как врач я был глубоко возмущен. Как писатель, собирающий материалы для новой повести, я должен был дознаться, — для чего понадобилась вся эта ловко разыгранная комедия. И я решил вернуться в палатку к Южке.

Ее черные, смоченные слезами пряди волос слиплись на лбу, черные глаза глядели на меня с мольбой. Прерывающимся от рыданий голосом Южка начала говорить, говорила долго и убежденно, а я терпеливо слушал.

Марья Петровна ее обидела и тяжко оскорбила, выругав при всех. Разве это плохо — притащить в ведре такую маленькую, такую хорошенькую собачку? Собачку они нашли у дороги на опушке леса, голодную, дрожащую; кто-то ее подбросил; если бы они не подобрали ее, собачка наверняка бы погибла. Она была такая слабенькая и жалкая, бежать за всеми не могла, пришлось ее посадить в ведро и нести. А Алевтине Алексеевне нельзя было об этом сказать.

Она-то ведь шла далеко впереди. направляющей. Южка двигалась замыкающей. Эка беда! Она попросит Валю, та вымоет ведро, даже с содой прокипятит, и, пожалуйста, опять суп варите.

Южка остановилась, но тут же вновь зарыдала. Она вспомнила, что Марья Петровна обещала пожаловаться бабушке, и, кажется, это было самое обидное.

Марья Петровна нарушила четвертый закон! Если бы с глазу на глаз — еще ничего, а то весь городок слышал, как она ее срамила, а Эдик — такой вредный-смеялся. Как Южка теперь будет председательствовать на штабе? Как принимать рапорт на линейке?

И закончила она такой красноречивой просьбой:

— Доктор, милый, прошу вас, не выгоняйте меня. Я только три денечка у вас полежу! Все будут думать, что я сильно заболела, будут беспокоиться обо мне, а потом очень обрадуются, когда я выздоровею, и забудут всю эту историю. Только никому, никому не говорите, что я симулирую!

Я не знал, что делать. Я всегда считал себя честным врачом. Но этот рассказ тронул меня. Мне было искренне жаль обиженную девочку.

В эту минуту послышались торопливые шаги. Я сразу узнал их, выскочил из палатки, загородил вход…

Передо мной стояла Наташа Толстенкова, «главный врач» городка. Она была одета в свой обычный чересчур длинный белый халат и доверчивыми круглыми глазами глядела на меня снизу вверх.

— Южка заболела? А это серьезно? А какая у нее температура?

Ну, что я отвечу Наташе? Неужели я ее обману? Я уже успел оценить Наташину добросовестность, ее неистощимую энергию и просто искренне ее полюбил.