Город у эшафота.За что и как казнили в Петербурге

Двадцатилетний петербургский рабочий Александр Васильев обвинялся в убийстве околоточного надзирателя, причем вовсе не по политическим мотивам, а в силу личной неприязни, а девятнадцатилетнего эсера Хаима Гершковича приговорили к смерти за то, что 30 июня при аресте он оказал полиции вооруженное сопротивление и ранил двух нападавших.

Обстоятельства этой экзекуции обнародовал в 1906 году журнал «Былое». Доставили обоих приговоренных на остров 19 августа около 11 часов утра, день они провели под надзором жандармов, причем «обед и чай получили с тюремной кухни». И далее, во всех подробностях: «О том, что его казнят ночью, Васильев узнал очень незадолго до казни, так что едва успел приготовиться к смерти, однако же он сумел настолько успокоиться, что, когда к нему вошел смотритель тюрьмы, чтобы вывести его к месту казни, и палач завязал ему назад руки, несчастный уже совершенно владел собой. Стоя на эшафоте, он еще раз поцеловал крест и, обращаясь к стоявшим возле эшафота солдатам, сказал: «Простите меня, братцы!»

Христианская кончина Васильева произвела ошеломляющее впечатление на простые сердца солдат; растроганные, они по собственному побуждению и, так сказать, вопреки воинской дисциплине, без команды о том обнажили свои головы, когда подняли гроб с телом его, чтобы нести за крепость для погребения, и долго после его смерти не могли они примириться с мыслью о его казни, и долго недоумевали, зачем и почему повесили Васильева.

Васильев казнен был первым и умер в 5-м часу утра; гроб с его телом был вынесен на время казни Гершковича в сарай, где стоял другой гроб, в который положено было тело Гершковича, который был казнен вторым и умер в начале 6-го часа. Обе казни продолжались немного более часа. Оба гроба опущены одновременно в одну общую для обоих могилу.

Гершковичу тоже было незадолго до казни объявлено, что он ночью будет казнен; Гершкович спокойно выслушал слова прокурора и сказал: «Прекрасно…»

После того как с Васильевым было все покончено, смотритель тюрьмы в сопровождении палача повел Гершковича к месту казни, причем палач завязал по обычаю ему назад руки, только уж не так крепко, как он это проделал с Васильевым, которому ссадил на руке веревкой кожу. Возмущенный врач, увидев это при осмотре тела Васильева, сказал палачу: «Чего же ты, сволочь, кожу-то людям сдираешь?»

И Васильеву, и Гершковичу не читали подробного приговора суда в окончательной форме, как было во время казни Каляева, а прочли только краткую резолюцию суда.

Гершкович выслушал спокойно это чтение и затем, стоя уже под виселицей с петлей на шее, воспользовался оплошностью палача, не накинувшего ему сразу на голову капюшон, и обратился к стоявшим возле эшафота со словами: «Вы пришли посмотреть, как я буду умирать? Я умру спокойно, но скоро настанет время, когда народ…

,Делай свое дело!» — прервал его слова окрик коменданта.

Палач в один миг накинул на голову капюшон и затянул петлю; речь Гершковича осталась недоговоренной, но произнесены были последние слова Гершковичем спокойным, ровным и громким голосом».

Этот рассказ журнал подытоживает краткой ремаркой: «Всего казнено в Шлиссельбургской крепости с 1884 г. 13 человек».

А Григорий Гершуни, ссылаясь на жандармов, прибавляет к журнальному рассказу несколько поистине жутких подробностей: «Особенная ли жизненность молодого организма, или петля опять была плохо накинута, но, когда Гершковича через 30 минут вынули из петли, в нем еще теплилась жизнь. Крепостной врач, подойдя к трупу и выслушав сердце, конечно, сделал знак, что «все благополучно» — можно хоронить! Но когда начальство удалялось с места казни, жандармы слышали, как врач говорил коменданту: «Собственно говоря, сердце еще слегка билось».

Это «собственно говоря» — бесподобно по своей этической наивности».

Тринадцать — и еще двое.

29 августа 1906 года в стенах Шлиссельбургской крепости впервые была казнена женщина, бывшая сельская учительница Зинаида Васильевна Коноплянникова, застрелившая у станции Новый Петергоф генерал-майора Георгия Мина, одного из усмирителей Московского восстания 1905 года.

Убийство состоялось 13 августа, военно-окружной суд, собравшийся 26 августа в Трубецком бастионе Петропавловской крепости, в выборе меры наказания не колебался. То было уже время «столыпинских галстуков»: власти активно использовали высшую меру наказания, и, как писал тогда знакомый читателю Михаил Новорусский, «все города, да и вся необъятная Россия покрыта виселицами».

Зинаида Коноплянникова в сделанном не раскаивалась. На суде заявила прямо: «Партия решила на белый, но кровавый террор правительства ответить красным террором». Так впервые прозвучало словосочетание, наполнившееся потом вполне реальным и страшным смыслом: красный террор.