Город-крепость

— Но если ты не работаешь на Братство или другую банду... откуда у тебя это жилье? Чем ты занимаешься?

Чем я занимаюсь? Хороший вопрос. Такое ощущение, что я, держа в руках карандаш, сдаю экзамен. Пытаюсь выбрать правильный ответ.

А) Бодрствую несколько ночей подряд, чтобы мне не снились кошмары.

B) Сижу на краю крыши в Хак-Нам и жду очень сильного порыва ветра.

C) Всегда ношу толстовку, чтобы не видеть шрам у себя на руке.

D) Вру красивой, отчаявшейся девушке, чтобы спасти свою собственную шкуру.

Правда в каждом из ответов, но ни один из вариантов не является самым точным. Так что я пишу свою собственную полуправду, немного схитрив.

— Ну, ты же знаешь, я курьер. В свободном плаванье. Нахожу работу и берусь за нее. Или отдаю ее таким, как ты.

Он снова оглядывается, смотря на все такими же круглыми глазами, что и у кота. Они вычищают это место как бабушкина метелка, не пропуская ни единого шва между плиточками. Странно ощущать, что я будто что-то скрываю, хотя из моих личных вещей здесь только футболка, джинсы да куртка в углу. И естественно, кот забирается на эту стопку одежды — единственное место, где мне не хотелось бы его видеть, он оставляет там свою шерсть. Несколько месяцев я буду украшать мир своими соплями.

— В любом случае, — я бросаю взгляд на кота, — чувствуй себя как дома.

Животное зевает: белые клыки, язычок, как наждачная бумага, и сворачивается прямо на моей куртке. Джин не обращает на него никакого внимания. Он смотрит на дальнюю стену, где рядами гнилых зубов усмехаются нарисованные метки.

— Что это за линии?

Смотрю туда, куда он указывает, и вспоминаю, что у меня совсем не осталось месяцев. Только дни. Тринадцать. Цифра пока не поджимает, но, если о ней задуматься, она веревкой сжимается на моем горле. Подношу руку к шее.

— Это... календарь. Что-то типа того.

Джин прищуривается, его голова наклоняется на несколько градусов.

— Кто ты?

Еще кругляшки. Еще больше ужасных, но правдивых ответов.

А) Не очень хороший человек.

B) Эгоистичный ублюдок.

C) Убийца.

D) Лжец.

E) Все перечисленное.

В этих ответах нет ни грамма вранья.

Снова перевожу взгляд на парнишку. С тех пор как я нажал на курок, сижу как на иголках в ожидании того, что появится призрак моего брата. Но лицо Джина — это все еще лицо Джина. Хотя ярость из него ушла. Его выражение стало мягче, не такое как у тигра, но и жестче, чем у избалованного ши-цу.

Что-то в том, как он стоит, кажется неправильным. Не понять, что именно. Может быть, все дело в ярко-алой крови на рубашке. Или, может быть, мне просто не по душе, что он задает вопросы. Не хочу, чтобы он разглядывал меня так же, как комнату, пытаясь разделить на части и пристально рассмотреть каждую. Найти грязь в плиточных швах.

— Сан Дей Шинг, — говорю я. Все вышеперечисленное.

— Сан, — повторяет он имя моей семьи. Оно отражается от плитки, вылетает в окно и бьется о решетки. Связывает мое прошлое и настоящее в аккуратный узелок.

Подхожу к куче своего барахла, словно я могу убежать от затихающих звуков. Кот не двигается, но громко дает мне знать свое мнение насчет того, что я роюсь в вещах. Там где-то лежит аптечка. Красный пакет с белым крестом, заполненный тем, чем я никогда не пользуюсь (пинцет и зажим для языка не слишком-то могут помочь от боли внутри).

— Что это? — Джин смотрит на мешок.

— Дай взглянуть на руку, — киваю я на его сжатую в кулак ладонь. Она, туго свернутая, покоится у него на груди. Он медленно протягивает руку вперед. Пальцы, словно лепестки, разворачиваются, открывая рану, оставшуюся от спасательного круга. Бабушка назвала бы ее дурной приметой.

— Неплохо.

Неплохо. Да порез настолько глубокий, что я удивлюсь способности парня все еще шевелить пальцами. Ему нужны швы и укол от столбняка. А не какая-то тряпка и бутылочка перекиси.

Но это все, что у меня есть.

Перекись шипит и пенится на порезе, словно бешеный волк. Парню адски больно, но он даже не морщится. При свете я вижу и другие его шрамы, распространяющиеся по руке, будто кружева. Некоторые белые и блестящие. Некоторые красные и злые. Как у меня.

Но Джин, вероятно, их вовсе не заслуживает.

Затягиваю бинт и завязываю концы. Джин разглядывает повязку, сгибает и разгибает ладонь. Сгибает и разгибает.

— Старайся ею не шевелить, — говорю я.

— Все нормально. — Он снова сжимает руку в кулак. Жесткий, как гвоздь.

Мне бы хотелось, чтобы и меня было вот так просто исправить.

— Ладно, уже поздно. Надо отдохнуть. Выбирай место. Если удастся передвинуть короля, то можешь воспользоваться моей курткой в качестве подушки.

Протягиваю руку и щелкаю выключателем. Комната погружается в темноту. Больше мне не видны шрамы Джина. Или линии на стене.

— Дей, — шепчет Джин высоким и легким голосом. Так на него не похоже.

— Что?

Молчание, пока я пытаюсь добраться до центра комнаты.

— Спасибо.

Пожалуйста. Ответ застревает в горле, словно щупальца осьминога. Не могу заставить себя произнести его. Не в этом случае, когда знаю, что стоит за моим поступком.