Ее браслет пикал каждые две минуты:
«Счахну тут один…»
«Такие не чахнут».
«Не дури, любиться пришел».
«Стучись в другую дверь».
«В другую душа не тянется».
На это сообщение она не ответила. Легла на кровать, сделала вид, что расслабилась, даже отвернулась к стене. Ровно до того момента, как браслет пикнул вновь, и тогда она моментально поднесла запястье к глазам.
«Выходи. На двадцать минут. Пальцем тебя не трону».
«Угу, так и поверила».
«Клянусь своей шикарной бородой!»
Прыснула со смеху.
«А чего делать тогда будешь? Двадцать минут. Глазеть на меня?»
«Выходи. И узнаешь».
Минута тишины. И новое сообщение:
«Трогать не буду. Обещал».
Еще минута.
«Тебе понравится».
И она удивилась самой себе, когда поняла, что уже свесила ноги с кровати и обувает туфли. Вот зачем, спрашивается, прется? Ради чего? Чтобы в очередной раз убедиться, что ей совершенно не стоило вестись на его приглашения? Ну, чем, спрашивается, может убедить Свин, – ласковыми речами? Нет, сегодня она точно на них не поддастся. А сходит лишь для того, чтобы понять: нет, в мистере Ульрикссоне нет ровным счетом ничего глубокого или загадочного, и все его слова – наглая и пафосная ложь.
Вот убедится. И успокоится.
Волосатый «недогном» – сегодня как будто причесанный – ждал не в кустах, как в прошлый раз, а в беседке. С красным цветом медальона. Подходя, Радка фыркнула.
«Ой, недотрога! Так я тебе и поверила».
Выглядел Свен серьезным, даже руку протянул, приглашая внутрь деревянного домика.
– Ты ж обещал не касаться?
– Ах, да, забыл.
И улыбка в усы.
– С тобой я свое имя все время забываю.
– Двадцать минут.
– Да-да, ладная, двадцать минут.
А сам смеется.
Она только сейчас заметила, что пришел он не с пустыми руками, но с потрепанным и исписанным блокнотом.
– Победы свои туда пишешь? – подколола.
Свен указал ей рукой на лавочку, дождался, пока опустится, а сам выпятил вперед могучую грудь, демонстративно отставил ногу и изрек:
– Нет, свет моих очей. Я пришел читать тебе стихи.
– Стихи?!
Ага, стихи, как же. Решил, что, если срифмует пару скабрезных шуточек, то сразу сделается стихоплетом? Начнет выглядеть культурным человеком? Да, мастерский подход в обольщении, ничего не скажешь – пять баллов. Вот только пошлости ее, увы, не впечатлят.
– Я слушаю, – и она зачем-то засекла двадцать минут.
Путалось нежными апельсиновыми лучами среди кустов усталое солнце; Свен прочистил горло и с крайне серьезным видом начал:
Она сделалась пунцовой от стыда за него и его «таланты», и сама же молча сотрясалась от смеха: вот шут – он и есть шут. Что с него возьмешь? Еще и вид примет аристократичный, в позу встанет «поэтную», а на словах тот же пошляк-пошляком!
– Ну как, нравится?
– Натянул бы меня, как пружинку? Вот в этом ты весь и есть, Свен! Ни капли души…
– Ладно-ладно, – борода замахал руками. – Еще одно.
И снова «поэтная» поза.
– Экспромт!
– Послушай, ты меня за этим позвал сюда?
Она удивлялась тому, что испытывала, – разочарованию. Ей почему-то хотелось увидеть серьезную сторону Свена, но тот как был поверхностным, так им и оставался. А ведь чувствовался внутри него стержень – или ей показалось? И вообще, сегодня она почему-то смотрела на него совершенно другими глазами – не отдельно на член, плечи или пузо, – она воспринимала его цельно – мужчиной. И впервые заметила, что глаза у него сине-зеленые. Красивые даже. Да и вообще, ей хотелось серьезного к себе отношения, а ее воспринимали не то двумя ходячими сиськами, не то шуткой, не то очередным трофеем. Не то вообще занимали время, которое не могли занять чем-то полезным.
Почему мужики всегда думали, что женщину можно купить парой комплиментов и пошлых строчек? Завтраки? Да, завтраки – красиво. Подарки тоже впечатлили. Но где правильное отношение? Где искренность, где нежность? Где ощущение, что она нужна – больше всех в жизни ему нужна?
Радка не замечала того, что Свен вот уже какое-то время просто смотрел на нее и молчал. Больше не притворялся «поэтом», не отставлял назад ногу, не позировал.
– Хочешь еще стихов?
Спросил тихо.
– Не хочу.