Город энтузиастов (сборник)

Такие именно люди, собираясь по вечерам в более или менее уплотненных квартирах, перемывают косточки всего губернского начальства, не стесняются судить и осуждать самое цека, вецека, цекака и вецекака, всю политику и направление всей политики – это они же обивают пороги ячеек укомов и губкомов, стараясь всеми силами пролезть в партию, чтобы затем в качестве летальной оппозиции на вопрос:

– А ваше собственное мнение? – готовно улыбнуться и даже развести руками, чтобы собеседник понял:

– Если бы я сам. То тогда, конечно… А теперь – вы знаете…

И вслух высказать мнение своего ближайшего начальства.

К таким не новой породы людям принадлежал и секретарь председателя губисполкома.

– Я доложу, – повторил он.

Бобров понял, что этот человек никогда не будет его союзником, – а вдруг он окажется врагом, – и решил обставить посещение так, чтобы возможно неблагоприятному докладу секретаря был дан достаточно эффектный отпор, и с этой целью Бобров явился на прием не один, а вместе с Метчиковым, как представителем пролетариата заречной стороны, которого председатель может быть скорее поймет и скорее поверит такому же, как и он, рабочему, хотя и другой, чем он, специальности.

Получилось нечто в роде депутации от рабочих, – а разве к ней можно было отнестись без искреннего желания во всем пойти ей навстречу?

Стыдно признаться – но в кабинет председателя Бобров входил не без некоторого трепета, пережитка, может быть, дореволюционной норы, когда каждое важное лицо казалось простому смертному недоступным.

Но разве товарищ Лукьянов – бессменный, начиная с восемнадцатого года, председатель губисполкома – может быть назван лицом недоступным и недосягаемым? Давно ли бродил он по городским улицам с мешком за плечами и топором за поясом в качестве плотника, ищущего работы? Давно ли бегал он по тому же городу, вооруженный двумя и даже тремя револьверами, арестовывая собственноручно буржуев, не внесших контрибуции, и контрреволюционеров? Многие помнят его и в качестве командира полка, а потом и начальника дивизии, заслуги которого увенчаны орденом Красного Знамени и отмечены летописью гражданской войны: разве тогда можно было его назвать недоступным?

Все это было недавно, но между тем недавним и сегодняшним днем время проложило глубокую нестираемую черту. Вернувшись с фронта, товарищ Лукьянов снова был выбран председателем губисполкома и, втянувшись в новые условия работы, все меньше и меньше показывался на глаза обитателей города, выступая лишь на торжественных митингах и то лишь в самые торжественные дни, пользуясь в качестве средства передвижения только автомобилем, чем и заслужил репутацию человека мало доступного.

Впрочем, не будем его винить: губернаторский дом, личный секретарь, часы приема, словом все то, что полагается для человека, занимающего высший в губернии пост, помимо всех личных качеств делает человека недоступным, таким, в присутствии которого должно чувствовать некоторый дореволюционный трепет.

Председатель сидел за столом в лозе человека, очень уставшего от множества неожиданно свалившихся на него дел. В первый раз увидев его вблизи, нельзя было связать с фигурой широкогрудого, тучного, что называется, раздобревшего человека представление об одном из бесстрашных вождей одной из наиболее победоносных дивизий.

У него сонное оплывшее лицо, сонные глаза: трудности для многих неизмеримо более легкие, чем трудности походной жизни, утомляли, изматывали его, и когда, изредка, глаза его разгорались, он похож был на орла, которому отрезали крылья, посадили в клетку и откармливают на убой.

– Садитесь, товарищ. Я вас слушаю.

Бобров предоставил первое слово Метчикову.

– Мы к вам, товарищ Лукьянов, так сказать. Очень уж тяжело стало, жить негде, так сказать, – сбивчиво объяснял Метчиков, прибавляя к каждой фразе прицепившееся вдруг докучное слово. – У нас и планы есть и проекты, так сказать, только нужны деньги. Вы должны, так сказать, поддержать. Задыхаемся, товарищ Лукьянов.

Остальное объяснил Бобров. Он подробно рассказал историю дела, познакомил с проектом. Лукьянов слушал его с усталым безразличием и только по привычке покачивал в знак согласия или только понимания – головой.

– Хорошо, хорошо… Да, да…

Но когда Бобров кончил, он взглянул не на Боброва, а на Метчикова и спросил:

– А как вы, товарищ, полагаете, эти дома станут собственностью рабочих или нет.

У глаз его появились веселые морщинки. Бобров понял, что товарищ Лукьянов не собирается давать им прямого ответа, а предпочитает поговорить на общие темы. Юрий Степанович не успел, еще сообразить, что надо на этот вопрос ответить, как Метчиков выпалил:

– Ну, конечно, в собственность. Ведь они свои деньги тратят!

– Вот видите, – возразил Лукьянов, опять-таки глядя только на Метчикова, – собственность. А с чем мы боролись? Обрастание, товарищ, обрастание. Я был революционером – и у меня только и было, что на мне.

– Но ведь мы боролись за лучшие условия жизни, – ответил вместо Метчикова Бобров. – Рабочий класс победил и должен воспользоваться плодами своей победы.