Горменгаст

— Тут дело в одном таком простеньком отрывочке, который случилось мне прочитать. Я вспомнил о нем потому, что там говорилось о вуалях и современных женщинах. Ну-с, я, будучи мужчиной, всегда остро реагировал на все таинственное и волнующее, где бы оно мне ни встретилось. И если таковые качества в чем-нибудь и присутствуют, так именно в женских вуалях. Но, ах, дорогая моя, ты знаешь, что было написано в той дамской колонке?

— Что? — спросила Ирма.

— А вот что: «Хотя, возможно, и существуют дамы, которые еще продолжают носить вуали, точно так же, как существуют и те, кто бродит по джунглям на четвереньках, потому как никто еще не сказал им, что в наши дни принято ходить на ногах, тем не менее, она (авторесса) отлично знает, к какому слою общества принадлежат женщины, выходящие на люди в вуалях после двадцать второго числа каждого месяца. В конце концов, — продолжает авторесса, — с чем-то давно уж “покончено”, с чем-то еще нет, но если говорить об аристократичности наряда, тогда вуалей, с равным результатом, можно было и вовсе не изобретать». …Впрочем, все это такая ерунда! — воскликнул Доктор. — Как будто женщины до того уж слабы, что им приходится во всем подражать друг дружке.

И он залился высоким смехом, как бы давая понять, что мужчины на подобную ерунду внимания не обращают.

— Ты сказал, двадцать второго? — после нескольких мгновений напряженного молчания спросила Ирма.

— Именно так, — ответил ей брат.

— А сегодня...

— Тридцатое, — сообщил брат, — но право, право, ты вовсе не обязана...

— Альфред, — сказала Ирма, — помолчи, пожалуйста. Существуют вещи, в которых ты не разбираешься, и одна из них — женский ум.

Она поспешно освободила лицо от вуали, явив брату не утративший остроты нос.

— А теперь я хотела бы знать, не сделаешь ли ты для меня кое-что, дорогой.

— Что именно, Ирма, любовь моя?

— Я хотела бы знать, не сделаешь ли ты для меня кое-что, дорогой.

— Что именно, Ирма, любовь моя?

— Я подумала, не возьмешь ли ты... ах нет, придется самой... тебя это может шокировать... Но, возможно, если ты закроешь глаза, Альфред, я могла бы...

— К чему, во имя всяческих темнот, ты клонишь?

— Я подумала, дорогой, во-первых, что ты мог бы снести мой бюст в спальню и наполнить его горячей водой. Становится холодно, Альфред, а мне не хотелось бы простудиться, — или, если тебе этого делать не хочется, ты мог бы притащить вниз, в мою малую гостиную, кастрюлю, а уж дальше я сама, — ну что, дорогой, — ну что?

— Ирма, — ответил ей брат, — вот этого я делать не стану. Я делал для тебя и продолжаю делать многое, приятное и неприятное, но начинать беготню туда-сюда в поисках горячей воды для бюста моей сестры мне уже поздновато. И кастрюлю я тоже не понесу. Неужто в тебе нет ни грана благопристойности, любовь моя? Я знаю, ты очень взволнована и не вполне отдаешь себе отчет в своих словах и поступках, но хотел бы с самого начала совершенно определенно заявить — во всем, что касается твоего резинового бюста, я тебе не помощник. Если ты простудишься, я дам тебе лекарство, до тех же пор я был бы тебе благодарен, если бы ты оставила эту тему в покое. И довольно об этом! Волшебный час уже близок. Вперед, вперед! о моя тигровая лилия!

— Иногда я просто презираю тебя, Альфред, — сказала Ирма. — Кто бы мог подумать, что ты такой ханжа!

— Ах, нет! Дорогая, ты слишком ко мне жестока. Будь милосердна. Ты думаешь, легко сносить твое презрение, когда ты выглядишь столь ослепительно?

— Правда, Альфред? Нет, правда? Правда?

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Было условленно, что в девять с минутами профессора соберутся во дворе перед домом Доктора и там подождут Кличбора, каковой, в качестве школоначальника, проигнорировал предложение явиться на место первым и дожидаться их. Довод Перч-Призма насчет того, что-де он, Кличбор, конечно, школоначальник, однако орава мужчин, без дела шастающих по двору на манер каких-нибудь заговорщиков, будет выглядеть более нелепо, чем один-единственный человек, не возымел на старого льва никакого действия.

Кличбор, в теперешнем его настроении, поугрюмел пуще обычного. Злобно, как загнанный в угол зверь, он через плечо оглядел подчиненных.

— Да не скажет впредь никто... — пророкотал он наконец, — что Школоначальнику Горменгаста пришлось дожидаться — ночью, в Южном Дворе — когда ему выпадет счастье узреть появление его подчиненных. Да не скажет никто, что лицо, облеченное подобной ответственностью, докатилось до такого унижения.