Горменгаст

На обоих концах Баркентинова коридора вспомогательные проходы соединяли оный с коридором, в котором стоял Титус. Мальчику показалось, что Распорядитель Ритуала поспешает в одну с ним сторону. Повернувшись, он пустился в обратный путь, но внезапно в коридоре потемнело от сплошной толпы Профессоров, надвигавшейся на Титуса в порхании эфиопских тканей и целого флота плоских шапочек. Теперь Титусу оставалось одно — бежать вперед в надежде проскочить соединительный проход до появления на другом его конце Баркентина.

Он побежал. Не из-за какого-то совершенного им проступка, не из осознанного страха. То был порыв, потребность исчезнуть. Бунт против всего, что старо. Всего, наделенного властью. Туманность ужаса поглотила его, и он побежал.

Вдоль правой стены возвышалась в тусклом, сообщавшем им пепельный оттенок свете фаланга изваяний. Установленные по большей части на тяжелых постаментах, они нависали над Титусом, и безмолвные члены их распиливали темный воздух или тупо таранили его обломками рук. Голов, окутанных паутиной, накрытых саваном вечного сумрака, видно почти что и не было.

Мгновения, подобные этому, Титус знал с детства. Однако он замечал их или запоминал не чаще, чем какой-нибудь ребенок замечает однообразный узор обоев своей спальни.

Он снова замер, увидев маленький, но безошибочно узнаваемый силуэт калеки, который, появившись из-за дальнего угла, направился к нему.

Даже не успев понять, что делает, Титус с быстротою белки скакнул в сторону и мгновенно окунулся в почти полную тьму, застоявшуюся за громоздкой, мускулистой статуей без головы и без рук. Постамент, на котором торчало, уравновесясь, это каменное тело, поднимался выше головы Титуса.

Он стоял там, дрожа, и слушал, как с запада близится шарканье многих ног, а с востока — стук костыля. Он старался не думать о том, что профессора, возможно, заметили его. Он цеплялся за пустую надежду, что глаза их опущены долу, что профессора не заметили, как он бежал перед ними, как нырнул за статую; еще более лихорадочной, страстной была надежда, что Баркентин не сможет с такого расстояния различить в коридоре какое-либо движение. Но, трепеща, Титус сознавал, что надежды эти питаются страхом, и оставаться здесь — безумие.

Шум уже буйствовал со всех сторон — тяжелая поступь, шуршание мантий, железный лязг костыля по плитам.

И наконец голос Баркентина заставил стихнуть все прочие звуки.

— Стоять! — гаркнул он. — Стоять на месте, школоначальник! Клянусь чумой, да с вами тут весь ваш корявый штат, чтоб меня ад обгадил!

— Мои более чем достойные коллеги следуют за мной, — ответил старый, звучный голос Кличбора. И школоначальник добавил, словно желая испытать свою храбрость перед лицом яростно взирающего на него существа в багровом тряпье: — Мои безмерно достойные коллеги.

Но Баркентина занимало иное.

— Что это было? — рявкнул он, еще на шаг подскочив к Кличбору. — Что это было, я спрашиваю?

Кличбор приосанился, приняв излюбленную, подобающую школоначальнику позу, хотя старое сердце его болезненно билось.

— Не имею понятия, — сказал он. — Ни малейшего понятия не имею о том, чем могло бы быть то, о чем вы говорите. — Слова его вряд ли могли прозвучать значительнее и искреннее. Он, видимо, и сам это понял, поскольку добавил: — Ни малейшего представления, уверяю вас.

— Какое еще представление? Представление! — завопил Баркентин. — Да захлебнись оно черномазой кровью, ваше представление!

Еще подскок, скрежет костыля, и старик подобрался к школоначальнику вплотную.

— Клянусь вонью ваших фонарей, в коридоре был мальчишка. Сию минуту. Что? Что? Сию минуту здесь болтался скользкий щенок. Вы это отрицаете?

— Я здесь ребенка не видел, — ответил Кличбор. — Ни скользкого, ни какого иного.

Он приподнял в ухмылке уголки рта да так и оставил их, довольный собственной шуткой.

Баркентин уставился на него, и будь зрение Кличбора получше, злоба, изливавшаяся из глаз калеки, пожалуй, смогла бы напугать старого школоначальника до того, что он отказался бы от своих слов. Он и так уж сцепил под мантией руки и, вызвав в памяти образ Титуса — Титуса, глаза которого засияли тогда, в форту, при виде стеклянных шариков, — решил держаться за произнесенную им ложь с упорством Святого.

Баркентин перевел взгляд на профессоров, теснившихся за спиной их начальника подобием черного хора. Слезящиеся, беспощадные глаза его перебегали с лица на лицо.

На миг в голове старика мелькнула мысль, что зрение его обмануло. Что он видел лишь тень. Поворотясь, Баркентин оглядел строй безмолвствующих монументов.

И тут гнев и досада вырвались наружу, и Баркентин с размаху треснул палкой по ближайшему каменному торсу. Хорошо еще костыль не сломал.

— Здесь было какое-то отродье! — завизжал он. — Но хватит об этом! Время уходит. Все подготовлено, что? Что? Все ли у вас готово? Помните, когда вы должны появиться? Порядок вы знаете. Черт подери, чтобы сегодня ни единой промашки!

— Подробности нам известны, — ответил Кличбор столь торопливо и радостно, что Баркентин, разумеется, подозрительно дернулся в его сторону.