Горменгаст

За долгое время, проведенное ими во тьме, Кличбор совсем забыл о том, что на Ирме вечернее платье, и ощущение, вызванное прикосновением к ее голому плечу, заставило сердце его помчать галопом. На какой-то миг он до беспамятства испугался. Кто это создание, сидящее рядом? — и Кличбор воззвал к некоему невнятному Богу, моля избавить его от Неведомого, от Лукавого, от всяческого бесстыдства, от плоти и дьявола.

Разверзлась страшная бездна, разделяющая два пола — пропасть, ужасная и волнующая, отвесная, черная, как беседка, в которой сидели они; мрак — огромный, страшный, умонепостижимый, усеянный обломками обвалившихся мостов.

Однако ладонь Кличбора осталась там, где легла. Мышцы Ирминого плеча натянулись, как тетива лука, но кожа ее походила на атлас. И страх покинул Кличбора. Какая-то не лишенная лихости властность начала вызревать в нем.

— Ирма, — хрипло зашептал он. — Это ли осквернение? Пятнаем ли мы белейшую из тетрадей любви? Решать вам. Что до меня, то я брожу среди радуг, — что до меня...

Ему пришлось прерваться, потому что более всего он хотел бы сейчас опрокинуться на спину и заболтать старыми ногами в воздухе, и закукарекать, точно петух в сарае. Поскольку сделать этого он не мог, ему оставалось показывать мраку язык, щурить глаза и строить нелепые гримасы. Мучительные содрогания продирали его становой хребет.

Ирма же и ответить ничего не могла. Ирма плакала от счастья. Она лишь накрыла своей ладонью ладонь школоначальника — вот и весь ответ. Оба приникли друг к дружке; невольно. На время повисло молчание, знакомое всем влюбленным. Молчание, которое грех прерывать, пока не придет сам собою миг, когда руки расслабятся, и можно будет снова вытянуть затекшие члены, и уже не покажется грубостью спросить, который теперь час, или поговорить о вещах, коим не место в Раю.

И вот Ирма нарушила безмолвие.

— Как я счастлива, — тихо-тихо вымолвила она. — Как же я счастлива, господин Кличбор.

— Ах... дорогая моя... ах, — очень медленно, успокоительно отозвался Школоначальник, — все так, как тому и следует быть... все как следует быть.

— Самые буйные, самые-самые буйные грезы мои стали реальностью, чем-то, чего я могу коснуться. — Она стиснула ладонь Кличбора. — Скромные мечты мои, скромные видения — они уж не те, что были, мой господин, они обрели вещественность, они — это вы... они — это Вы.

Кличбор не питал уверенности, что ему понравилось бы существование в качестве «скромной мечты, скромного видения» Ирмы, однако представления об уместном и неуместном тонули в обуявшем его волнении.

— Ирма! — Он притянул ее к себе. Податливости в ее теле было не больше, чем в прилавке кондитерской, однако Кличбор слышал, как взволнованно участилось ее дыхание.

— Вы не единственная, чьи грезы воплотились в реальность, дорогая моя. Оба мы держим свои грезы в объятиях.

— Вы правда так думаете, господин Кличбор?

— Безусловно, о, безусловно, — ответил тот.

Как ни темно было в беседке, Ирма легко представляла его, сидящего с нею рядом, видела во всех подробностях. Память у нее была превосходная. И она упивалась увиденным. Глаза разума вдруг обратились в самый могущественный ее орган. Собственно говоря, они оказались сильнее, яснее и здоровее глаз настоящих, доставлявших ей столько хлопот.

И потому, обращаясь к Кличбору, Ирма не чувствовала, что говорит с невидимым собеседником. Она забыла о темноте.

— Господин Кличбор?

— Дорогая моя госпожа?

— Почему-то я знала...

— И я... и я...

— Во всем этом много такого, чего я не смею касаться, — как странно, как прекрасно, что слова могут оказаться ненужными, что, начав фразу, можно ее не заканчивать, — и как все стремительно. Я говорю, как стремительно.

— То, что кажется стремительным юности, нам представляется неспешным. То, что выглядит в них безрассудством, есть, в сущности, детская игра — для вас, дорогая, и для меня. Мы взрослые люди, радость моя. Зрелые люди. Золотой покров, эта патина времени, возлег на нас. И потому мы уверены в себе и не питаем сомнений, приличных неопытности. Мы отрастили зубы — давайте признаем это, сударыня. Все верно, время уплощило наши ступни, о да, но с какою целью? Чтобы укрепить нас, придать нам устойчивость, чтобы надежно провести нас по горним путям. Да благословит меня Бог... э-э... Да благословит меня Бог. Вы думаете, я мог бы ухаживать за вами и завоевывать вас, как юноша? Никогда, за сотню лет никогда! А почему... э-э... почему? Неопытность. Вот ответ. Полчаса уже или меньше я осаждаю вас; пытаюсь взять вас приступом. Но сбился ли я с дыхания? Нет. Я наставил свои орудия на вас и все же, моя дорогая, у меня остались в запасе десятки ядер... и... Да, да, Ирма, зрелая моя женщина... и... вы же все понимаете?.. вы все понимаете?.. проклятье, наши силы равны, вот в чем дело.

Умственное зрение Ирмы оставалось пугающе ясным. Голос Кличбора сделал очертания его образа еще более четкими.

— Но я не так уж и немолода, господин Кличбор, вовсе нет, — помолчав, сообщила она. Еще бы: она ощущала себя молоденькой, как неоперившийся птенчик.