Горменгаст

Что далеко не способствовало ясности мысли. Впрочем, он понимал: действовать должно с крайней осмотрительностью. Положение, в которое он попал, деликатно, но имеет ряд преимуществ. Осознание того, что грубость, с которой он потребовал молчания, не столько уронила, сколько возвысила его в глазах Ирмы, взывало к чему-то совершенно бесстыдному в нем — к подобию ликования. Однако ликование это, пусть и бесстыдное, оставалось невинным. То было ликование ребенка, не пойманного на лжи.

И он, и Ирма стояли. На сей раз Кличбор не предложил ей руки. Но сам, пошарив в темноте, отыскал ее руку. А именно, локоть. Локти неромантичны, однако пальцы Кличбора, сжимавшие это сочленение, дрожали, да и само сочленение дрожало в его ладони. Мгновение оба простояли, не шевелясь. Ананасовый аромат Ирмы был густ и крепок.

— Сядьте, — сказал Кличбор. Теперь он говорил несколько громче. Говорил, как человек, облеченный властью. Ему не было нужды выглядеть суровым, притягательным, мужественным. Благословенная тьма делала любые усилия этого рода ненужными. Кличбор корчил рожи в безопасной ночи. Высовывал язык, надувал щеки — такой восторг переполнял его.

Он сделал глубокий вдох. Вдох успокоил его.

— Вы сидите, госпожа Прюнскваллор?

— О да... Да, сижу, — пролепетала в ответ Ирма.

— Вам удобно, сударыня?

— Удобно, господин Школоначальник, и покойно.

— Покойно? Какой разновидности покой вы вкушаете?

— Покой человека, которому нечего опасаться, господин Школоначальник. Человека, питающего веру в сильную руку своего возлюбленного. Покой сердца, разума и души, знакомый тем, кто узнал, что значит безоглядно отдаться человеку, полному достоинств и нежному. — Голос Ирмы пресекся, но затем, словно в доказательство сказанного, она крикнула в ночь: — Нежному! вот что я сказала! Нежному и Неженатому!

Кличбор подступил ближе; теперь тела их почти соприкасались.

— Скажите мне, драгоценнейшая моя госпожа, не обо мне ли вы говорите? Если нет, тогда посрамите меня — явите милосердие и разбейте сердце старика одним кратким слогом. Если вы скажете «нет», я без единого слова оставлю и вас, и эту исполненную высокого смысла беседку, уйду в ночь, уйду из вашей жизни, а там, кто знает, может статься, и из своей тоже...

Обманывал Кличбор сам себя или нет, — с определенностью можно утверждать, что сказанное он переживал искренне. Быть может, один лишь подбор слов возбуждал старика не меньше, чем присутствие Ирмы и собственные его замыслы; и все же нельзя сказать, что общий эффект не производил впечатления подлинности. Сияние любви ослепляло Кличбора. Он брел по грудь в обезумевших от шипов розах. Вдыхал ароматы волшебного острова. Мозг его тонул в море пряностей. Но и задней мысли своей он не забывал.

— Я говорила о вас, — сказала Ирма. — О вас, господин Кличбор. Не прикасайтесь ко мне. Не искушайте меня. Вообще ничего со мной не делайте. Просто побудьте рядом. Я не хотела бы, чтобы мы осквернили этот миг.

— Ни в коем случае. Ни в коем случае. — Голос Кличбора был столь глубок, что как бы уже и подземен. Кличбор слушал его с удовольствием. Впрочем, ему хватило душевной тонкости, чтобы понять: при всей замогильной красоте его голоса, фраза, произнесенная им, остается жалостно неосмысленной, и потому он — как бы начиная новое предложение — прибавил: — Никогда, ни в каком случае... Никогда, ни в каком случае, э-э, решительно нет, ибо кто может сказать, когда, застав нас врасплох, кинжалы любви... — Тут он умолк. Так он ничего не добьется. Нужно начать заново.

Нужно сказать что-то, способное вытеснить из памяти Ирмы прежние его слова. Нужно увлечь ее.

— Дорогая, — произнес он, наобум вторгаясь в буйную, нездоровую чащобу любви. — Дорогая!

— Господин Кличбор — о, господин Кличбор, — прозвучал еле слышный ответ.

— Дорогая моя, сейчас к вам обращается школоначальник Горменгаста, ищущий вашей руки. Мужчина зрелый и нежный — но при том приверженец дисциплины, гроза шалунов, — сидящий рядом с вами во тьме. Если я говорю, что стану звать вас Ирмой, я не прошу у светоча любови моей разрешения — но объявляю о том, что сделаю.

— Скажите же это, о мой мужчина! — забывшись, вскричала Ирма. Скрипучий голос ее, столь не вяжущийся с приглушенным, таинственным воркованием ухаживания, разодрал темноту.

Кличбор содрогнулся. Голос Ирмы поверг его в ужас. Надо будет найти подходящий момент и внушить ей, что так поступать не следует.

Снова усевшись на деревенскую скамью, он обнаружил, что теперь плечи их соприкасаются.

— Скажу. Непременно скажу, моя дорогая. И это будет не грубое предложение без конца и начала. Не просто повторение самого прелестного, самого волнующего имени в Горменгасте, нет — я стану вплетать его в мои фразы как неотъемлемую часть наших бесед, Ирма, — вот видите, оно уже слетело с моего языка.

— Я не в силах, господин Кличбор, отодвинуть мое плечо от вашего.

— А у меня и желания подобного нет, голубка моя. — И подняв большую ладонь, он похлопал Ирму по упомянутому плечу.