Горменгаст

– Истинная правда, – прошептал Стриг, почти неизменно норовивший наступить, так сказать, на хвост каждому замечанию своего друга. – Истинная правда.

– Кличбор, – сказал Перч-Призм, – проснитесь, старый дружище, и проложите нам путь. В доме Прюнов уже горит каждая лампа. Господи, ну и компания из нас получилась, – и он пробежался поросячьими глазками по лицам коллег, – экая жуткая орава, однако – такие вот дела… такие дела.

– Вы-то тоже не бог весть какой красавчик, – сообщил чей-то голос.

– Внутрь, ага! внутрь! – воскликнул Цветрез. – Теперь надо весело! Уж-жасно весело! Мы все должны веселиться!

Перч-Призм подскользнул поближе к Кличбору.

– Мой старый друг, – сказал он, – вы не забыли того, что я говорил вам об Ирме, не так ли? Вам может прийтись туго. У меня самые свежие новости. Она окончательно помешалась на вас, старина. Просто помешалась. Будьте поосторожнее, шеф. Поосторожнее.

– Я – буду – поосторожнее, Перч-Призм, не бойтесь, – пообещал Кличбор и на лице его появилось плотоядное выражение, истолковать которое коллеги не смогли.

Пикзлак, Вроет и Шплинт стояли, держась за руки. Духовный наставник их умер. Чем они были несказанно довольны. Подмигнув один другому и обменявшись тычками под ребра, они опять соединили руки во тьме.

Началось массовое шествие к калитке Прюнскваллоров. Ничего заслуживающего названия палисадника за нею не обреталось – просто участок темно-красного гравия, который садовник разровнял граблями. Оставленные ими параллельные линии ясно различались в лунном свете. Садовник мог бы и не усердствовать, ибо через несколько минут опрятные бороздки отбыли в прошлое. Ни единого красного дюйма не миновало шарканье и топотанье Профессорских ног. Сотни отпечатков всех форм и размеров, отпечатков каблуков и носков, налагались, перекрещиваясь и пересекаясь, один на другой – столь причудливо, что возникала мысль, будто меж Профессоров немало тех, кто способен похвастаться ступнями длиною в руку, а есть и такие, кто вообще непонятно как держится на ногах, поскольку обувь их и мартышке показалась бы тесной.

После того как удалось одолеть горловину калитки, и винно-красная орда с Кличбором, точно с орифламмой, во главе приблизилась к парадным дверям, и Школоначальник, уже протянувший руку к шнуру звонка, уже поднявший львиную голову, обернулся, дабы напомнить подчиненным о своей надежде: он найдет в их манерах и в общем поведении в гостях у Ирмы Прюнскваллор то чувство приличия, относительно коего он до сей поры не имел причин предполагать, будто они вообще таковым обладают или хотя бы способны его симулировать, – но разукрашенный на манер новогодней хлопушки дворецкий напыщенным движением, определенно свидетельствовавшим о многолетнем опыте, распахнул дверь. Стремительность, с которой она повернулась на петлях своих, была исключительной, но не менее эффектным оказалось и беззвучие ее – беззвучие столь совершенное, что повернувшийся к подчиненным Кличбор, еще копавший рукою воздух вблизи сонетки, никак не мог взять в толк причину странного поведения своих коллег. Когда человек намеревается произнести речь, сколь бы ни была она незатейливой, внимание аудитории может его лишь порадовать. Увидеть же на каждом обращенном к тебе лице выражение напряженного интереса, однако интереса, который к тебе явно не относится – более чем неприятно. Что с ними? Почему глаза их столь расфокусировались – или, если они сфокусированы, почему смотрят мимо него, как будто в резной высокой зеленой двери за ним присутствует нечто, способное настолько приковать их внимание? И почему Вроет, привстав на цыпочки, глядит сквозь него?

Кличбор совсем уж собрался обернуться – не потому, что полагал, будто сзади есть на что посмотреть, но из-за охватившего его ощущения, которое заставляет порою человека, идущего по пустынной дороге, оглядываться, дабы увериться, что он здесь один. Но, еще не успев сделать это по собственной воле, он ощутил, как его резко, хоть и почтительно пристукнули два раза костяшками пальцев по левой лопатке, – и дернувшись, точно от прикосновения призрака, Кличбор оказался нос к носу с новогодней шутихой, с дворецким.

– Уверен, сударь, вы простите мне мою вольность, сударь, – произнесла, не выходя из прихожей, эта разряженная особа, – но вас с нетерпением ожидают, сударь, да и не удивительно, коли дозволите мне так сказать.

– Ну что ж, если вы настаиваете, – ответил Кличбор, – пусть будет так.

Слова эти ничего, собственно, не значили, но были единственными, какие он смог придумать.

– А теперь, сударь, – продолжал дворецкий, переведя голос в более высокий регистр, отчего на лице его обозначилось совершенно новое выражение, – когда вы будете столь любезны, я провожу вас к госпоже.

Он отступил в сторону и крикнул в темноту:

– Вперед, господа! Коли позволите, – и, грациозно развернувшись на каблуках, повел Кличбора и прочих через прихожую, а из нее по множеству куцых коридоров к покою более просторному, у которого все и остановились – рядом с лестничным маршем.