Горменгаст

Все это Титус знал. Но поделать с собой ничего не мог. Разве что притвориться – если его все же поймают, – что близящаяся гроза помутила его рассудок. Изменить что-либо он был бессилен. Нечто куда более исконное, чем традиция, владело им. Поймают – значит, поймают. Если его заточат в темницу или выставят на всеобщее поругание – стало быть, он того заслужил. Лишат наследства – винить останется только себя. Он дал пощечину богу, ударил его по старческому лицу. Все так… все так… но пока ночная жара окутывала Титуса полудремотой, мысли его вращались не вокруг огорчения матери, оскорбления, нанесенного замку, его измены или тревог сестры, но влеклись к существу, полному неистовой, бесстыдной дерзости – такой же, как он, бунтарки, упивающейся своим бунтом: мятежницы, подобной поэзии в ее юном полете.

ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ ШЕСТАЯ

Первый раскат грома его пробудил. Смутный свет, который мог исходить лишь от далекой, задавленной тучами зари, пропитывал темный воздух. И по слову грома ударили первые струи великого ливня.

Насколько он опасен, стало ясно сразу. То был не просто проливной дождь. Даже первые павшие с неба потоки его хлестали землю, выбивая из нее пыль, с неторопливой жестокостью.

Воздух дышал печным жаром. Титус вскочил, точно его ударили палкой. Небо кипело и громыхало. Тучи зевали, как гиппопотамы, глубокие дыры или воронки распахивались и запахивались там и здесь, точно звериные пасти.

Он снова бежал, одолевая склон, в подобии полусвета. Очертания деревьев и скал внезапно вырастали пред ним, вынуждая рывками сворачивать влево и вправо, ибо видимыми они становились, лишь когда Титус почти налетал на них. Непосредственная его цель состояла в том, чтобы достигнуть опушки леса Горменгаст с ее тесно стоящими деревьями, так как только под их кронами и можно было спрятаться от дождя. Дождь шипел над его головой в редкой листве, не дававшей никакого укрытия даже от этого, самого первого порыва грозы.

При всем начальном неистовстве ливня, спешки в нем не ощущалось. Будто бесконечные запасы мощи разливались по всей шири небес.

И пока Титус ковылял под потоками, лившими с навеса листвы над его головой, посверк молнии предвестником ночи озарил землю так, что на миг весь окружающий мир представился сотворенным из одной только мокрой стали.

И в тот же миг взгляд Титуса пронесся по мерцающему ландшафту, обнаружив, прежде чем вновь воцарился огромный мрак, две одиноких сосны на скалистом холме, и Титус мгновенно узнал их, поскольку одну из сосен, сломанную ветром, успели подхватить в падении руки ее сестры.

Он никогда не влезал на эти сосны, не стоял в их тени, не прислушивался к шелесту их игл, и все же они были ему более чем знакомы, ибо несколько лет тому Титус видел их всякий раз, как выбирался из длинного тоннеля – тоннеля, ведшего от Глухих Зал к месту, примерно на милю отстоящему от пещеры господина Флэя.

Когда он при свете молнии увидел сосны, сердце его скакнуло. Однако тьма тут же пала вновь, и Титус мгновенно понял, как трудно будет ему не только добраться до сосен, но и уверенно отыскать выход тоннеля. Достигнуть сосен – еще не значит попасть туда, где он уже побывал. В миг, когда он признал эти деревья, он понял также, что остальная ослепительная панорама ему не знакома. Странный какой-то путь избрал он в темноте.

Но хотя, вероятно, и трудно будет, даже если усилится свет, точно определить направление, когда он, наконец, приблизится к соснам (разглядеть от них пещерное устье тоннеля он и не надеялся), предаваться размышлениям о препятствиях, его ожидающих, тоже было бессмысленно, и Титус, поворотив, припустился по пустоши, заросшей уже ушедшими под воду жесткими травами. Пенистые озера разливались вокруг, доходя ему до лодыжек. То, что ощущалось поначалу как хлесткие жилки дождя, жилками уже не было. Ни даже жилами. Каждая походила на струю, бьющую из насоса или до упора открытого крана. И тем не менее, воздух еще сохранял пугающую духоту, хоть жару и умеряла тепловатая вода, ударявшая в Титуса и стекавшая по его телу.

Миновав пропитанные влагой луга, миновав ольховые рощицы, каменистые, голые подножья холмов, у которых уже разрастались разводья; миновав древние серебряные копи и гравийные выработки – миновав все это, разбросанное по труднопроходимым местам, подобных которым он прежде не видел, Титус выбрался, наконец, к нагроможденью гигантских валунов.

К этому времени слабый свет уже просачивался сквозь налитые черной водой тучи, и Титус, взобравшись на самый большой валун, смог различить две сосны – не справа, где, как он полагал, им следует быть, но прямо перед собой.