Горменгаст

И вглядываясь так, он заметил первое движение. Голова задралась, лицо обратилась к ветвям над нею, рот открылся в зевке. Словно зевнула ящерица – с острыми, беззвучными, безжалостными челюстями. Словно все уже было обдумано, и из какого-то рептильного прошлого вырос и растворился, подобно рефлексу, зевок. Да так оно и было – стоя под деревом, Стирпайк, вместо того, чтобы купаться в жалости к себе и горестно размышлять о своих ошибках, сводил воедино и перегруппировывал в упорядоченном уме каждую частность своего положения, замыслов, отношений не только с Фуксией, но со всеми, с кем приходилось иметь дело, преобразуя путаницу этих отношений и замыслов в рабочую схему – в шедевр хладнокровной систематизации. И все же составленный им план, при всей сжатости и определенности его, получился почему-то менее, чем обычно, микроскопически тщательным во всякой детали. Впервые Стирпайку пришлось изготовиться к тому, что придется рискнуть. Настало время свести воедино сто и одну нить, которые так долго тянулись из одного конца замка в другой. А это требует действий. На миг можно расслабиться. Пусть этот рассвет станет его собственностью. Нынче ночью он ошеломит Фуксию, ослепит ее, пробудит; если же эта затея провалится – растлит, да так, что она будет скомпрометирована в наивысшей степени и попадет ему в руки вся, без остатка. В теперешнем ее настроении девушка слишком опасна.

А днем? Он зевнул еще раз. Обдумывать больше нечего. Планы составлены. И все-таки одна неувязка осталась. Не в логике его разума, но вопреки ей – провисший конец, который должно упрятать. То, что разум его счел доказанным, глаза покамест не видели. Глаза – вот что требовало подтверждения.

Он провел языком по тонким, сухим губам. Повернулся к востоку. Лицо его окатил желтоватый свет. Оно просияло, точно карбункул, когда первый прямой луч восходящего солнца внезапно пробил тьму, осветив выпирающий лоб Стирпайка. Темно-красные глаза молодого человека глядели в самую середку этого косого луча. Стирпайк выбранил солнце и скользнул прочь из света.

ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ВОСЬМАЯ

Титусу повезло – разбуженный им Доктор сразу признал за оконным стеклом очертания мальчика.

Титус взобрался по толстому побегу плюща, росшего под окном Доктора, и не без труда сдвинул вверх нижнюю часть подъемного окна. Другого способа проникнуть в дом не было. Стучать или звонить – означало бы навсегда потерять Стирпайка.

Доктор Прюнскваллор потянулся к стоящей у кровати свече, но Титус резко подался вперед в темноте.

– Нет, доктор Прюн, не надо света… это Титус… нам нужна ваша помощь… простите, что так рано… вы сможете выйти?., со мной Флэй…

– Флэй?

– Да, он вернулся, но лишь потому, что тревожится за Фуксию, и за меня, и за закон… только скорее, Доктор, вы пойдете с нами? Мы следим за Стирпайком – он тут, рядом.

Миг – и Доктор накинул элегантный халат, отыскал и надел очки, пару чулок и мягкие шлепанцы.

– Польщен, – быстро произнес он обычным своим высокопарным, и все же очень приятным тоном. – Более чем польщен – показывайте дорогу, мой мальчик, показывайте дорогу.

Они спустились по темной лестнице: в прихожей Доктор куда-то исчез, но почти сразу вернулся с двумя кочергами, одной – медной, длинной, со смертоносным шишаком на конце, другой – железной, короткой и тяжелой, с очень удобной ручкой.

Доктор спрятал их за спину.

– В какой руке? – спросил он. Титус выбрал левую и получил кочергу железную. При всей грубости этого оружия, мальчик немедля почувствовал себя намного увереннее. Нельзя сказать, что сердце его стало биться не так быстро или ощущение опасности притупилось, но все же он теперь чувствовал себя не таким беззащитным.

Вопросов Доктор не задавал. Он понимал, что смысл этой странной затеи и так откроется ему с минуты на минуту. Да и Титус был не в том состоянии, чтобы давать объяснения. Он начал было почти беззвучно рассказывать Доктору о меловых отметках, которые оставит для них Флэй, но примолк, поскольку времени на то, чтобы сразу и действовать, и объясняться, не было. Прежде чем открыть входную дверь, доктор Прюнскваллор поднял на окне прихожей шторы. Двор, еще погруженный в густую тьму, уже не казался лишенной каких-либо черт массой чернильного мрака. На противной его стороне замаячили строения, и пятно черного проращения мглы, казалось, плывущее в стальном воздухе, обозначилось там, где рос терн.

Стоя бок о бок с Доктором, Титус вглядывался в окно.

– Видите его, Доктор?

– Где он должен быть, мой мальчик?

– Под терном.

– Трудно сказать… трудно…

– Зато с другой стороны легко, Доктор. Давайте пройдем аркадами… Если он ушел, не стоит терять времени, правда?

– Верю вам на слово, Титус, хотя чем мы тут, во имя всяческой виновности, занимаемся, известно разве что ушастым совам. Как бы то ни было, вперед!