Горм, сын Хёрдакнута

– Вернулся прелагатай к воеводе и поведал ему так: «Вечером они ничего не делают, в корчму с зернию и девками поедут, вино пьют всякое, а вот насчет и так далее, они не могут, они – кузнец с гутанского подворья[160].»

Ватажники заржали, глядя на Реккимера. Тот, на вид безучастный, сидел на облучке, поникнув головой и спрятав одну руку за полой свиты. Гуннбьорн знал, что гутан шарит пальцами по рукоятям метательных ножей, торчащим из кожаной сбруи, наискось пересекающей его туловище под черным одеянием. В попытке разрядить обстановку, Гуннбьорн поднял в воздух Беркутов чертеж:

– Где-то здесь сворачивать!

– Ты это уже последние пятьдесят поприщ говоришь, – укорил его Ускучея, вместе с отрядом легкой конницы сопровождавший кузнецов от Куврата.

По поводу действительных причин, по которым носатый степняк с чудны́м именем и его ватага вызвались идти с поездом из Альдейгьи на восток, у Гуннбьорна имелись нешуточные сомнения, крепнувшие с каждым новым шагом запряженных в телегу лосей по тронутой снежком дороге. Вся беда была в том, что других провожатых на последнюю часть пути не сыскалось. Часть наемников, обычно зарабатывавших охраной торговых поездов на юг, подалась на север, сопровождая беженцев из Этлавагра, что побогаче. Некоторые обратились из стражей в охотников на рабов, пользуясь безвластием в южном государстве. Наконец, изрядное число сидело по корчмам, пило в три хайла, и рассказывало жуть про товарищей, с чьих костей неведомая напасть соскребла всю плоть, при этом оставив кожу невредимой, про медведей с глазами, как пары черных блестящих камней, выходящих из леса, растлевающих отроков обоих полов, и после непредставимо похабных соитий их сжирающих, про покинутые деревни, где не осталось ни живой души, ни мертвой, а на накрытых столах порастают грибами и плесенью остатки несъеденной последней вечери, и так далее.

Насчет «ни души,» пугалки, возможно, и соответствовали истине – по крайней мере в отношении дорог на юг, к Самкушу и переправе через Танаквиль, и на восток, где за грядой холмов начинались бескрайние степи, за которыми, в свой черед, высились Белоярские горы.

– Точно здесь, – кузнец указал на торчавшую из земли каменную руку, заканчивавшуюся лопатообразной ладонью.

«Здесь» было не по-хорошему очевидно, даже не будь рука отмечена на чертеже. От главного пути, на северо-восток ответвлялась долина, по дну которой шла едва заметная дорога, покрытие которой ветер давно занес песком. Торчавшая над снегом пожухлая трава по-прежнему росла погуще на обочинах. Иглы пихт на склонах по сторонам бывшего пути были не зелеными, а серыми, а с ветвей свисали бороды мха того же веселого цвета. Из почвы местами высовывались камни, не округлые, как положено обычным булыжникам, а продолговатые, сужавшиеся кверху, и с поперечными полосками. Вдобавок, некоторые из этих камней заканчивались шапками пошире и из другой породы, придавая им сходство с исполинскими поганками. Настоящие поганки, размеров весьма изрядных, но все-таки не былинных, почему-то засохшие на корню, виднелись там и сям под пихтами. Даже небо, горевшее густой синевой поздней осени к югу и к западу, над долиной не по-доброму теряло цвет.

Правый лось покосился через плечо на Гуннбьорна, явно сомневаясь в его здравом смысле, но с обычным лосиным долготерпением свернул на затерянный путь. Верховые ватажники, подавленно притихнув, последовали за возком. Некоторые вытащили на свет коловраты, каменные и серебряные удцы и стыдцы, и прочие обереги, вертя средства волшебной защиты в руках или поочередно прикладывая их к лбам, глазам, и сердцам.

– Ждет там кто, или мне со страху мерещится? – кузнец вперился вперед.

Посреди дороги, в окружении полудюжины сильно дохлых коз, стоял, сгорбившись и подпершись палкой, некто в сером. И в холоде, козы нарочито воняли – животные, явно околевшие не накануне, не были тронуты зверями или птицами. Еще страннее, незнакомец неподвижно стоял прямо посреди тучи гнилостного смрада, не выказывая никаких признаков беспокойства.

– Вуаааа, – ведущий лось, шедший в упряжке справа, выразил свое неодобрение.

– Ты кто таков? – спросил Гуннбьорн по-венедски.

– Пугало, вот он кто, – Реккимер спрыгнул с возка, подхватив посох, и направился к серому с палкой.

Тот не двинулся с места. Из-под клобука плаща торчала довольно правдоподобно сработанная нижняя челюсть с бородой. Рот, правда, был разинут слишком широко, и кроме опять же качественно сделанных зубов, в дырке было ничего, чему полагается быть при настоящем рте, например, губ или языка.

– Пугало!

В окончательное подтверждение своих слов, гутан треснул стояльца посохом по голове. Серый со стуком и потрескиванием ссыпался в кучку, из которой к ногам кузнеца выкатился череп. Поверхность кости была странно изъедена, словно кто-то наковырял в ней сотни маленьких лунок.

– Кто ж такие пугала ставит, из мертвых костей, – один из ватажников потер свой лоб, потом шею коня янтарной собачкой.

– Это, вы свое дело делайте, а мы тут подождем, – Ускучея попятил коня.