Горлов тупик

– Опять в молчанку будем играть? Ну, ничего, сейчас сюда приведут папу с мамой, и ты заговоришь, соловьем запоешь! Думаешь, если вас так много, значит, вы – сила? Крыс и тараканов тоже много! Кто ты вообще такая? Что о себе возомнила? Ты жидовка, паразит, ошибка природы, к тому же баба, самка. Даже самки высших рас на ступень ниже самцов, а самка недочеловека вообще тьфу, слизь, грязь…

Он говорил негромко, ровным спокойным голосом, будто лекцию читал, но с каждым словом становилось все трудней сдерживать ярость. Ведьма опять превратилась в Шуру.

Он выпил очередной стакан воды, сунул в рот очередную папиросу. Руки тряслись, спички крошились. Он выплюнул папиросу, отшвырнул коробок. Пальцы правой руки тронули кобуру, нащупали кнопку-застежку. Он продолжал говорить, продираясь сквозь нарастающий звон в ушах.

Ведьма подняла голову, губы ее шевельнулись.

– Ну? – спросил Влад. – Теперь вы готовы сотрудничать со следствием?

– У вас телефон звонит. – Она кивнула на аппарат внутренней связи.

Он опомнился, схватил трубку и услышал, что его срочно вызывает и. о. начальника следчасти полковник Соколов.

* * *

В лифте у Нади хлынули слезы. Она изумленно смотрела на свое зыбкое отражение в мутном лифтовом зеркале. За двадцать четыре года она не плакала ни разу. Когда нормальные люди плачут, она деревенела. Панические атаки всегда переживались всухую. После очередного приступа хотелось разрядки, слез, но не получалось.

Лифт остановился, она опомнилась, вынесла авоськи, поставила на пол, вытерла лицо носовым платком. Папа открыл дверь прежде, чем она повернула ключ, и сразу набросился на нее:

– Что ты творишь? Почему не позвонила? Я бы встретил! Нельзя таскать такие тяжести!

В прихожей был полумрак, очки папа поднял на лоб, Надиных слез не заметил. Она села на скамеечку, нарочно низко опустила голову, расстегнула сапоги, огрызнулась:

– Вместо того, чтобы орать, отнес бы все на кухню, разобрал. Ничего я не таскала, меня Павлик довез.

– Так бы сразу и сказала. – Он обиженно фыркнул, подхватил авоськи и удалился.

Она разделась, прошмыгнула в ванную, щелкнула задвижкой, опустилась на коврик и продолжила рыдать, очень мокро, почти беззвучно и с огромным удовольствием. По ощущениям это напоминало внезапное выздоровление после долгой безнадежной болезни или даже воскресение из мертвых.

Старые доктора, отсидевшие по «делу врачей», между собой называли свое освобождение «эксгумацией». Неужели, чтобы вернуться с того света, надо просто рассказать кому-то, озвучить свой внутренний ад, выговориться? Да, конечно. Но главное – звонок. Теперь ясно: нет никаких глюков. Оказывается, считать себя сумасшедшей все-таки значительно тяжелей, чем осознать реальную внешнюю опасность.

Минут через пять послышалось шарканье папиных тапок, стук, сердитый голос:

– Эй, ты там уснула?

– Все, выхожу!

На кухне свистел чайник.

– «Завтрак туриста» могла бы отдать кому-нибудь, – проворчал папа.

– Желающих не нашлось, – откликнулась Надя.

– Ну, так и выкинула бы сразу! Маргарин воняет, у батончиков срок годности истек полгода назад.

– Да ладно тебе, – Надя сняла чайник с плиты, – нет чтобы спасибо сказать. Помадка твоя любимая.

– За помадку спасибо, вроде свежая. Ужинать будешь?

– Чайку выпью с бутербродом и сразу спать.

Семен Ефимович налил чаю, сел напротив:

– Что-то случилось?

– Нет, пап, все в порядке.

– Не ври! Я же вижу! Бледная, аж синяя, глаза красные.

– Во-первых, не выспалась, – она отрезала кусок сыра, прожевала, – во-вторых, обозвали жидовской сукой.

Отец вздрогнул, расплескал чай, испуганно прошептал:

– Кто?

«Зачем ляпнула? Теперь он нервничает». – Надя салфеткой промокнула чайную лужицу и небрежно бросила:

– А-а, ерунда, какой-то придурок в трамвае.

– Ты совершенно не похожа, и времена уже давно не те!

– Времена всегда те, придурки вечны. Он мне сначала череп измерил, потом обозвал.

– Погоди, – папа нахмурился, – какой трамвай? Тебя же Павлик подвез на машине!

– Домой. А на работу я ехала в трамвае.