Горький хлеб

«Ну и денек мне нонче выдался! Еще только недоставало от лесовицы погибнуть», — пронеслось в голове Болотникова. Видимо, не зря на селе пронесся слух, что появилась в вотчинном бору ведьма-лесовица, которая чародейство ведает и каждого встречного жизни лишает.

Иванка поднялся с земли, промолвил:

— Опусти самострел. Худа тебе не желаю. Да и не велика честь в безоружного каленой стрелой кидать.

— Кто ты и зачем сюда явился? — строго спросила лесовица, тряхнув тяжелой золотистой косой, туго перехваченной розовой шелковой лентой.

— Обычая не знаешь, девушка. Прежде чем выспрашивать да стрелой кидать — в гости позови, напои, накорми, а потом и вестей поспроси. Так уж издревне на Руси заведено, — проговорил Иванка, ведая, что хлеб-соль и разбойника смиряет.

— В лесу гостя нелегко распознать. Сюда всякий люд забредает — и с добром и лихом, — не отпуская самострела, холодно ответила лесовица.

В это время из черемушника раздалось:

— Эгей, Иванка! Где ты там запропастился? Айда в избу-у.

— Иду, Семеныч! — отозвался Болотников и погрозил пальцем лесовице. Да кинь же ты свой самострел! А не то бортника позову.

И на диво молодому страднику лесовица послушалась. Она мягко опустила тетиву, вложила стрелу в колчан, вновь глянула на распухшее лицо парня и вдруг звонко рассмеялась.

Болотников недоуменно пожал плечами. Чудная какая-то. Да и не ведьма она вовсе.

— Придешь к бортнику — поклонись ему в ноги, а не то стоять бы тебе здесь до всенощной, покуда праведное слово не вымолвил, — улыбаясь, проговорила девушка и, шагнув навстречу парню, добавила: — Теперь я тебя ведаю. Из Богородского села на заимку пришел. А звать тебя — Иванка Болотников, сын Исаев.

«Видимо, и впрямь ведьма», — снова пронеслось в голове Иванки.

Не дождавшись крестьянского сына, к озеру вышел с роевней старик. Увидев Василису, спросил:

— Ты чего здесь, дочка?

— Тебя искала, дедушка. Да вот на озерце его повстречала.

— И как тебя только угораздило. Завсегда ты на людей попадаешь. Ох, не к добру это, Василиса, — проворчал бортник.

— А может, и к добру, отец. Спас ты меня, Матвей Семеныч. Ну и строга у тебя дочка. Однако ты хитер. Намедни был у нас в гостях, а о дочке не обмолвился. Пошто таишься? — промолвил Иванка, прикладывая подорожник к щеке.

Возвращаясь на зимовку и держа перед собой закрытую роевню, бортник пояснил:

— Обет Василисе дал, чтобы о ней никому ни гу-гу. И Пахому запретил о том сказывать. Беглая она. Отца с матерью приказчик Василия Шуйского загубил, а сиротка вот у меня оказалась. Так что не серчай, родимый.

Когда пришли в избушку, Иванка показал на поклажу.

— Здесь в мешке мука, а в сундучке — порядные да кабальные грамотки. Федьке Берсеню твоему — гостинец.

Дед Матвей изумленно глянул на Болотникова, опустился на лавку и, покачивая бородой, протянул:

— Ну, парень, ты и хват! Как же ты вместо Афони экое дело справил?

Иванка обо всем рассказал. Бортник отослал Василису на дозорную ель, а затем отомкнул крышку на железном сундучке.

— Вот куда наша нужда запрятана. Здесь где-нибудь и моя порядная грамотка лежит, — сказал старик, разглядывая бумажные столбцы.

Болотников опрокинул сундучок и вытряхнул грамотки на пол. Отыскал порядную отца, развернул и прочел вслух:

«Се я Исайка Болотников сын Парфенов даю на себя запись в том, что порядился я за господина и князя Ондрея Ондреевича Телятевского в вотчинное село Богородское. А взял я от князя на подмогу три рубля, две гривны да один алтын. И взял льготы на два года — на князя дани не давать и на изделье не ходить. А за ту подмогу и за льготу поля мне распахати, огородити, избу, хлев да мыльню срубити. И как пройдут те льготные годы, давати мне Исайке на князя оброку по рублю московскому на год, и на дело господское ходити… А не отживу я тех льготных двух годов и поле не расчищу да пойду вон, то мне подмогу отдать по сей записи приказчику княжьему. А запись писал крестьянин Исайка Болотников сын Парфенов лета 7075 ноября в 23 день».

— Надеялся Исаюшка два года просидеть, да так и пришлось ему до седых волос на княжьей земле в страдниках ходить. Вот так и мне довелось, Иванка, — вздохнул бортник. — Велик ли долг нонче у Исая?

— Велик. Около десяти рублев. Теперь вовек нам с князем не рассчитаться.

— По всей вотчине так, родимый. Не вернешь былой волюшки. Одно мужику остается — либо на погост, либо княжий кнут терпеть.

— Пошто в хомуте жить, отец. Какими заклепками не замыкай коня, он все рвется на волю. Так и человек.

— Берсень, вон, от хомута избавился нонче, а все едино по землице-матушке тоскует. Не сладко ему в бегах со всей ватагой. Теперь, чу, в степи собрался. Нонче в его артели до двух десятков наших мужиков обитается.

— Мамон по лесу ватагу ищет. Упредить бы надо Федьку.

— О том я ведаю. Не сыскать пятидесятнику ватаги. Надежно мужики укрылись.

Иванка разыскал Матвею порядную, протянул старику.

— Грамоте не горазд, родимый. Ты поищи — здесь еще одна порядная должна быть. А я покуда Федору знак дам. Воочию атаман убедится — спалим грамотки. Ох и побегает теперь приказчик. Быть грозе в селе вотчинном…