Бурмистр. Какие ж мои окаянства? Что потачки вам не даю, вот вас всех злоба за что, – и не дам, коли поставлен на то. Старым господам вы, видно, не служивали, а мы им служили, – вот ведь оно откедова все идет! Ни одна, теперича, шельма из вас во сне грозы-то такой не видывала, как мы кажинный час ждали и чаяли, что вот разразится над тобой. Я в твои-то года, ус-то и бороду только что нажимши, взгляду господского немел и трепетал, а ты чего только тут барину-то наговорил, – припомни-ка, башка твоя глупая.
Ананий Яковлев. Может, вам так служить надо, а мне не дляче: я барского хлеба не продаю и магарычей чрез то не имею… Последний какой-нибудь оброшник теперь барина удовлетвори, да и вам предоставь, так тоже надо все это заслужить, а я живу честно… своими трудами… и на особые какие послуги… никогда на то не согласен.
Бурмистр. Ишь, господи, какой у нас честной человек и противу всех праведный выискался: дивуйтесь только и делайте все по его! Давайте ему буянить над женщиной и командовать.
Ананий Яковлев. Кто ж может промеж мужем с женой судьей быть! Ты, что ль?
Бурмистр. И я буду, коли в начальство тебе поставлен.
Ананий Яковлев. Начальство есть и повыше вас, мы и до того тоже дорогу знаем.
Бурмистр. Да, так вот начальство сейчас и послушает тебя, рыжую бороду, так вот и скажут сейчас: «Сделайте одолжение, Ананий Яковлич, пожалуйте, приказывайте, как вам надо…» Ах ты, дурак-мужик необразованный, ехидная ты животина.
Ананий Яковлев. Ты не лайся, пока те глотку-то не заткнули…
Бурмистр. Я те еще не так полаю, я те с березовой лапшой полаю.
Ананий Яковлев. Шалишь!
Бурмистр. Шалят-то телята да малые ребята, а я не шалю.
Ананий Яковлев. Шалишь и ты!
Явление VI
Те же и Золотилов.
Золотилов
Бурмистр. Мало, видно, он башки-то своей бережет; ему бы только на других указывать, того не зная, что, царство небесное, старый господин мой теперь, умираючи, изволил мне приказывать: «Калистрат, говорит, теперь сын мой остается в цветущих летах, не прикинь ты его!» Так я помню эти слова ихние, и всегда, в чем ни на есть господская воля, исполню ее: барин теперь приказал мне, чтобы волоса с головы бабы его не пало от него, и я вот при вас, Сергей Васильич, говорю, что ежели я, мало-мальски что услышу, – завтра же сделаю об ней распоряжение – на барский двор пшеницу мыть на всю зиму, на те: властвуй, командуй!
Ананий Яковлев. Никогда ты не можешь того сделать и никого я теперь не боюсь, коли никакой вины за собой не знаю.
Золотилов. Ну, будет, без рассуждений: можешь отправляться… Довольно с тобой, дураком, разговаривать…
Ананий Яковлев
Явление VII
Бурмистр
Занавес падает.
Действие третье
Та же изба, что в первом действии.
Явление I
Матрена сидит у растворенного окна, в которое глядит Спиридоньевна. Лизавета лежит за перегородкой, где повешена и зыбка с ребенком.
Спиридоньевна. Так, слышь, баунька, он его уговаривал, – все лаской сначала… Сергей Васильич тоже при этом ихнем разговоре был, бурмистра опосля призвали… Те пытали, пытали его усовещивать, – ничто не берет: они ему слово, а он им два! Родятся же, господи, на свет экие смелые и небоязливые люди.
Матрена. Ну, матушка, и ему тоже нелегко, и сам, может, не рад тому, что говорит и делает. Как по-божески теперь сказать, не ему бы их, а им бы его оставить надо – муж есть!
Спиридоньевна. Ну, а вот, поди, тоже бурмистр али дворовые другое говорят: барина очень жалеют. На Ананья-то тем разом рассердившись, вышел словно мертвец, прислонился к косяку, позвал человека: «Дайте, говорит, мне поскорей таз», – и почесть что полнехонек его отхаркнул кровью. «Вот, говорит, это жизнь моя выходит по милости Ананья Яковлича. Не долго вам мне послужить… Скоро будут у вас другие господа…» Так и жалеют его оченно!