Горькая судьбина

Бурмистр. Говорить с ним то, что, во-первых, он на деньгу человек жадный: стоит теперь ему сказать, что барин отпускает его без оброка и там, ежели милость еще господская будет… так как они насчет покосу у нас все оченно маются, – покосу ему в Филинской нашей даче отвести, значит, и ступай с богом в Питер, – распоряжайся собой как знаешь! А что насчет теперь хозяйки… Так как у ней ребенок есть… барин не желает, чтобы он куда отлучен был от него… и кто теперь, выходит, окромя матери, может быть приставлен к своему дитю, и каким же манером ему брать ее с собой, – невозможно-с!

Чеглов (с досадою перебивая его). Знаю я, любезный, без твоих советов, как говорить.

Бурмистр (в свою очередь перебивая его). Мало, судырь, знаете, извините меня на том; оченно мало знаете все эти порядки!.. (Обращаясь к Золотилову.) Вот вы, Сергей Васильич, братец теперь ихней, может, не поговорите ли им, да не посоветуете ли: теперь, через эту ихнюю самую доброту, так у нас вотчина распущена, что хошь махни рукой: баба какая придет, притворится хилой да хворой: «Ай, батюшко, родиминькой, уволь от заделья!..» – «Ступай, матушка, будь слободна на всю жизнь…», – того не знаючи, что вон и медведи представляют в шутку, как оне на заделье идут, а с заделья бегут. Мужик какой-нибудь, шельма, пьяница, без креста из Питера сойдет: вместо того, чтобы с него втрое спросить за провинность… «Дать, говорит, ему льготу на два года: пускай поправляется».

Золотилов. Это значит прямо баловать народ!

Бурмистр. Да как же, судырь, не баловать, помилуйте! Дворня теперь тоже: то папенькин камердинер, значит, и все семейство его палец о палец не ударит, то маменькина ключница, и той семья на том же положеньи. Я сам, господи, одному старому господину моему служил без году пятьдесят годов, да что ж из того?.. Должен, сколько только сил наших хватает, служить: и сам я, и жена-старуха, и сын али дочь, в какую только должность назначат! Верный раб, и по святому писанию, не жалеет живота своего для господина.

Лакей(входя). Ананий Яковлев там пришел: спрашивать, что ли, вы изволили его.

Чеглов. Зови!..

Лакей уходит.

Чеглов (Золотилову). Я просил бы тебя, Сергей Васильич, выйти.

Золотилов. Уйду, не беспокойся!.. (Идет, но приостанавливается.) Зачем же водку-то пить!.. (Пожав плечами, уходит.)

Из других дверей входит Ананий Яковлев.

Явление IV

Чеглов, бурмистр и Ананий Яковлев.

Чеглов. Здравствуй, Ананий.

Ананий Яковлев (молча кланяется и кладет на стол деньги). Оброк-с!

Чеглов. Не хлопочи!.. (Помолчав.) Хорошо нынче торговал?

Ананий Яковлев. Была торговля-с!

Чеглов. Все по дачам?

Ананий Яковлев. По дачам летом только-с.

Бурмистр. Им в Питере хорошо: денег, значит, много… пища тоже все хорошая, трактирная… вина вволю… раскуражил сейчас сам себя и к барышням поехал; бабы деревенские и наплевать, значит, выходит… Хорошо тамотка, живал я тоже, – помню еще маненичко!

Ананий Яковлев. У кого блажь в голове сидит, так тому и здесь хорошо: может, ни с одного праздника не вернется, не нарезамшись, а заботливому человеку и в Питере не до гульбы.

Чеглов (стремительно). Дело в том, Ананий, я призвал тебя потолковать: наши отношения, в которых мы теперь стоим с тобой, ты, вероятно, знаешь, и первая просьба моя: забудь, что я тебе господин и будь совершенно со мной откровенен. Как всех я вас, а тем больше тебя понимаю, Калистрат Григорьев может засвидетельствовать.

Бурмистр. Всегда и каждому могу засвидетельствовать; а он и сам мужик умный; может рассудить ваши слова милостивые.

Ананий Яковлев. Что мне тут рассуждать, коли я ничего не понимаю и, может, понимать того не хочу, к чему теперича один пустой этот разговор идти может… Нечего мне тут понимать!

Чеглов. Разговор этот, рано ли, поздно ли, должен был бы прийти к тому, и я опять тебе повторяю, что считай меня в этом случае совершенно за равного себе, и если я тебя обидел, то требуй какое хочешь удовлетворение! Будь то деньгами, и я сейчас перезакладываю именье и отдам тебе все, что мне выдадут…

Ананий Яковлев (после некоторого молчания). Я хотя, судырь, и простой мужик, как вы, может, меня понимаете; однакоже чести моей не продавал ни за большие деньги, ни за малые, и разговора того, может, и с глазу на глаз иметь с вами стыдился, а вы еще меня при третьем человеке в краску вводите: так господину делать нехорошо…

Чеглов. Третий человек тут ничего не значит, это один только ложный стыд.

Бурмистр. Чем же я те тут поперек горла стал: коли господин мне доверье делает, как же ты можешь лишать меня того.