Горькая доля детства. Рассказы о днях оккупации

Осталась в моей памяти и еще одна казнь. Особая. Когда освободили Минск. В военном трибунале рассматривалось дело о зверствах фашистов. Вешали их на ипподроме, который располагался на излучине Свислочи возле улицы Лодочной. Все, кто мог, пришли на эту казнь. Было холодно, ветрено, но народ не уходил. В толпе стоял гул одобрения. Сначала повесили двух, если не ошибаюсь, генералов, потом трех или четырех офицеров по убывающему рангу. Все они были эсэсовцами. Последним, я это хорошо запомнил, был казнен обер-лейтенант Вильгельм Кох. Он лично уничтожил 147 детей при карательных операциях в белорусских деревнях и поселках. Брал ребенка за ноги и об угол хаты. Настоящий фашист.

– А каким запомнилось освобождение?

– Перед освобождением Минска начались уже наши бомбежки. Немцы шарили по небу прожекторами и иногда ловили советские самолеты в перекрестие лучей. Но им каким-то образом удавалось ускользнуть из зоны обстрела. И лишь однажды я видел, как наш бомбардировщик сбили. Он упал где-то за городом.

А накануне праздника 8 Марта скопления немецких войск на Товарной станции и на территории Белполка атаковали с воздуха женщины-летчицы под командованием знаменитой Валентины Гризодубовой, Героя Советского Союза. Бомбили хорошо. И сбросили листовки, в которых поздравляли женщин с наступающим праздником. В конце было написано: «Ждите нас и надейтесь. Мы вернемся с победой! С большевистским приветом Валентина Гризодубова». Цитирую по памяти. Листовка эта долго хранилась у меня, но где-то затерялась.

Ну и последний аккорд войны в Минске. Ночь 3 июля. Много бомбила наша авиация, мы прятались в землянках. А утром – рокот. Какой-то мужчина, видать, бывший военный, говорит: «А ведь это наши танки грохочут по развалинам». Что в хронике показывали – вранье. Помните, на танке стоит подполковник и над ним Красное знамя развевается. Такого не было. Танки шли в боевом порядке с задраенными люками и на большой скорости. Можно сказать даже, что не шли, а мчались по улице Советской, мимо Дома правительства, за западный мост и далее в направлении аэропорта, где колонна разделилась надвое. Они рвались вперед, чтобы замкнуть котел окружения.

Когда колонна проследовала, минут через семь показался еще один танк с солдатами на броне и среди них седеющий пожилой дядька без каски, похожий по знакам отличия на старшину. Женщины ринулись навстречу. Дарили солдатам цветы и все, что могли. Обнимали и целовали, улыбались и плакали одновременно. Пожилой дядька соскочил с брони и взял девочку-малышку на руки. Он гладит ей волосы, целует и плачет, а на груди его, на правой стороне отчетливо выделяется значок «Гвардия». Может быть, были и медали, как и у других, но я почему-то запомнил именно этот знак. Женщина подарила ему кусочек сахара. И где только она его нашла?! Может забрала у этой вот девочки, своего ребенка? Но, что убеленному сединами бойцу сахар, когда на руках такая драгоценность – дитя. Может он вспомнил, что и своя такая вот крошка его дожидается и никак не дождется…

– А как сложилась судьба ушедшего на фронт отца?

– Наконец-то он подал весточку. Получили от него письменный треугольник, а в нем такие слова: «Не волнуйтесь, все нормально. Нахожусь на берегу моря».

– Какое в Германии море? – удивилась мама.

– Балтийское и Северное рядом, – пояснил я. – Посмотри на карту.

Но мы оба заблуждались. Он был на Дальнем Востоке в распоряжении маршала Василевского. Участвовал в разоружении Квантунской армии и передаче оружия армии Мао Цзэдуна. Задержали там его до марта 1946 года.

Помню, как он и с ним трое офицеров сидят у нас за столом и выпивают. Комната полна народу. Один из фронтовиков говорит: «Давайте споем нашу, любимую?» И затянул, а друзья тут же подхватили:

Бьется в тесной печурке огонь,
на поленьях смола, как слеза.
И поет мне в землянке гармонь
про улыбку твою и глаза.
Про тебя мне шептали кусты
в белоснежных полях под Москвой.
Я хочу, чтоб услышала ты,
как тоскует мой голос живой…

Знаменитые слова Алексея Суркова, написанные в трудном сорок первом. Отец любил эту песню и всю войну пел, кроме дней, когда лежал раненым в госпиталях. И вот они, обнявшись, поют за столом, а женщины рыдают в голос. Настолько за душу берет. Ведь у многих мужья так и не вернулись с фронта.

А отец вспоминал, как воевал в этих самых белоснежных полях под Москвой и едва там не погиб. Когда отступали в сорок первом, рядом разорвалась мина и перебила обе ноги. Солдат, рядовой, молодой парнишка лет восемнадцати из ополчения сказал тогда: «Старлей! Я вам помогу!» И понес на своих плечах. Папа видит, что тяжело ему двигаться по снегу, не донесет, а немцы уже близко. И приказывает: «На пистолет, пристрели!»