Горизонты. Повесть о Станиславе Косиоре

Но то, что Фрося обычно с живым интересом принимала с тем, чтобы потом подробно передать матери Степаниде, охочей до любого городского слуха, теперь мало ее трогало. И кое в чем заставляло даже усомниться. Базар громоздил небылицу на небылицу: время от времени возникали нелепые слухи, которым повсеместное повторение придавало видимость факта.

Пухленькая Нюра, задыхаясь от секретности и лишнего веса, шептала:

— Говорят, это точно — подписан декрет: всех беспартийных подводят под три категории. Первую — в Соловки; вторую — в деревню; третью — вообще… на выкинштейн!

— Это что же такое? — удивлялась Фрося.

— На выброс! — безапелляционно отрезала Нюра. — А еще приходит к нам в магазин очень интеллигентный один мужчина, мотылем с рук торгует, так он сам видел: подогнали под Главсахар крытые грузовики, кулями рафинад грузили… С не нашими клеймами…

— А с чьими же, господи? — пугалась мать.

— Заграничными. На всемирную революцию. И повидло туда же, яблочное.

Потом Фросю пригласили к столу, где уже в подпитии сидели сам хозяин, молодой Пятаков из «Аркадии» и — Рашкевич. Ефросинья не впервые его здесь встречала, но всякий раз про себя удивлялась: чего бы ему здесь?

Она знала Рашкевича как друга Григория Кременецко-го. Изредка он встречался в подворье с игуменьей. На этот раз Рашкевич был как-то строг с Фросей. Впрочем, ее это мало интересовало. Да и само посещение Пятаковых тут же забылось.

Мать Степанида любила, чтобы Фрося немедленно по приезде сообщала, как выполнены ее поручения. И новости. Поэтому Фрося сразу же прошла клей.

Фрося пересказала Нюрину болтовню, матушка отмахнулась:

— Эта вечно языком мусорит. Кого у Пятаковых видела?

— Сергей Платонович там были. Только сразу ушли. Спросили, как ваше здоровье, привет передали и ушли.

— А ты что? Лицо красно, как из бани… — игуменья пытливо поглядела на Фросю.

В былые времена у той уж наверняка ушла бы душа в пятки, а может, и повинилась бы во всем, упав в ноги… Но Фрося стала уже другой.

— Простыла я, матушка, лесом идучи.

Она вступила на новую почву так уверенно и безболезненно, так смело вошла в мир любви, открывшийся ей, как будто все, что было прежде, вело ее прямиком к утопающему в белой акации домику в железнодорожном поселке.

На первых порах она вовсе не думала, чем все это кончится, о том, что их, ее и Семена, ждет впереди. То, что ей открылось, было уже само по себе счастьем. Могла ли она надеяться его удержать? Да она вовсе не думала о будущем.

Повинуясь инстинкту самосохранения, Фрося ловко скрывала от Семена то, что ставило ее за черту жизни, привычной для него. И, как она догадывалась, могло оттолкнуть его.

Так она думала в начале их истории, их любви. Но потом все изменилось. Семен, как о чем-то решенном, говорил, что увезет ее на родную Старобельщину, рассказывал о своей семье, которая конечно же примет, как родную, ее, его любовь, его жену.

Фрося слушала его, как слушают сказку: красиво, но несбыточно.

И не запомнила, когда поверила во все: в обещания, в слова любви, в то, что все сбудется. И тогда ощутила, какой высокий этот монастырский порог, как крепко отделяет ее от будущего, безоблачного будущего, нарисованного ее любимым.

Замечал ли Семен Письменный в своей увлеченности и в своем упоении что-нибудь необычное в своей избраннице? Она с тревогой отмечала, что иногда он мимолетно удивлялся какой-то ее оплошке в мирских делах, в какой-то малости обнаруженному неведению самых простых вещей… «Так ведь это будет всегда. Всегда монастырь между нами будет стоять…» — думала она тоскливо.

Семен познакомил Фросю со своим другом и земляком Василем Моргуном. Моргун работал в Вукоопспилке, был красивый, ладный, веселый, а девушки у него не было. Семен рассказал, что Василь полюбил одну. Странно так, с первого взгляда, даже слова с ней не сказал. А ее убили кулаки в деревне.

Ефросинья спросила: «Почему кулаки?»

Семен очень удивился: «Как почему? Эта девушка их разоблачала, вот они ее и убили». И, рассказывая в подробностях всю эту драматическую историю, очень переживал за Василя.

Чужая беда тронула Фросю мимолетно: своих забот хватало.

В монастыре Ефросинья иногда слышала об убийствах на селе: говорили, что убивали разбойников, грабивших крестьян, и что господь благословил руку, карающую тех разбойников. Когда Фрося в таком духе высказалась в разговоре с Семеном, он рассердился…

Непонимание между ними возникало все чаще и обычно без труда рассеивалось, но Фрося предвидела, что оно будет углубляться. И боялась об этом думать.