Горит восток

Он шел теперь уже совсем темными улицами, печатая следы на припорошенных снегом деревянных тротуарах.

Вот и дом Аксенчихи. Порфирий постучал в окно, стал ждать у калитки. Вышел Григорий. Протянул недовольно:

— Я думал — кто! Чего так поздно людей беспокоишь?

Лиза моя у вас? Григорий гыгыкнул:

Схватился! Семь лет назад надо было спрашивать.

Сейчас, говорю, нет?

С крыльца тихонько крикнула Дуньча:

Ты с кем там, Григорий?

Порфирий жену потерял, ищет, — захохотал Григорий.

Ишь ты, жену ищет, — в голос ему отозвалась Дуньча. — Кликнуть работника, чтобы взашей ему?

Я и сам поддам хорошо, коли полезет, — сказал Григорий. — Так чего тебе здесь надо?

Порфирий пошел обратно. Где еще искать Лизу, он теперь не знал.

Он вспомнил, что убежал, не спросившись у весовщика, и вот ходит уже сколько времени. Если тот обозлится, нажалуется начальству, Порфирия могут уволить или оштрафовать.

Кладовая уже была закрыта. Порфирий заглянул на часы в зале третьего класса. Сорок минут как кончилась смена. Ночных поездов сегодня не будет, весовщика оп не увидит до утра. Что ж, надо идти домой.

Снег все падал, густой, мягкий. Теперь он не таял и па тропинке. Елань была, как зимняя, белая-белая. И от этого даже в пасмурной ночи было светло. Начинался ветерок.

Порфирий остановился у крыльца, вглядываясь в его пастил, не отпечаталась ли на снегу чья-либо нога. Нет, на крыльцо не поднимался никто. В окне теплился желтый огонек, его с ужином ждала Клавдея. Он вошел в избу, недоверчиво окинул взглядом пустые углы, устало сбросил с плеч промокшую куртку, повесил ее на гвоздь у двери. Клавдея нагнулась к шестку, стала отодвигать заслонку печи. Порфирий тронул ее за плечо.

Сегодня я видел Лизу.

Лизаньку? Ты видел? — Заслонка вывалилась из рук Клавдеи. — А где же она?

Не знаю. Наверно, проехала… мимо… — с усилием выговорил Порфирий.

Сел к столу и закрыл ладонями лицо.

За окном порывисто вздохнул ветер. Сорвалось с деревянного гвоздя и резко стукнуло о доски крыльца коромысло. Стук больно отозвался в сердце Порфирия. Он отвел ладопи. Глянул в темное окно. Там плясала метелица. Но ветер, стремительно налетев, уже успокаивался, и крупные мягкие хлопья спега теперь словно ласковой рукой гладили стекло.

33

Иногда весь день пасмурно, льет серый, тягостный дождь, а на самом закате вдруг проглянет солнце. Тогда нижний слой облаков становится ярко-желтым, словно по небу пролетела жар-птица и растеряла там свои перья. Отблеск этого света падает на вершины сосен. Бор вспыхивает золотым сиянием, оно заполняет все словно бы изнутри, и кажется, что не было ни пасмурного дня, ни косых полос холодного дождя и что это сияние никогда уже не погаснет.

И хотя вскоре солнце опустится за черту горизонта, и тучи, может быть, снова закроют след пролетевшей жар-птицы, и снова заморосит мелкий дождь — в памяти человека навсегда останется этот вечерний бор, наполненный золотым сиянием, когда везде только свет и нет вовсе тени…

Лиза стояла, прижавшись лицом к стеклу окна. Ей никак не сиделось. В дороге все ей казалось удивительно интересным. Она припадала как можно плотнее к окну, чтобы увидеть больше, больше, когда поезд мчался по насыпи, как бы поднимался над окрестными полями и лесами, и отшатывалась испуганно, когда вагоны словно повисали над речками в пролетах железных мостов.

Казались бесконечно длинными остановки на промежуточных станциях и разъездах. Хотелось пойти и закричать на начальника в красной фуражке: «Да отправляйте же скорей!» И когда поезд трогался, медленно, рывками, с железным грохотом буферов, Лиза вся внутренне напрягалась, словно стремилась подтолкнуть весь состав.

Она быстро познакомилась со своими соседями.

Ехал одноногий солдат с тремя позванивающими медалями на груди. Его искалечили еще под Тюренченом, потом возили по госпиталям и, наконец, выписали. Уволили из армии, отпустили домой. Высокий, сухощавый, весь словно выточенный, такой ладный и красиво сложенный, солдат все время думал крепкую думу: вернется он в Питер, к семье, а где и как он станет работать? До мобилизации он был верхолазом, чинил, золотил, красил самые высокие шпили и башни, не городя для этого никаких подмостков, — веревка вокруг пояса — и пошел…

Теперь в дворники только гож, с метлой ходить, — тоскливо говорил он Лизе.

Ехал рабочий, шахтер. Десять мест за два года переменил, и нигде на работе не держат, пройдет месяц-два — и увольняют. В черный список попал. С вольными речами выступал, работая на Невьянском заводе. Теперь всюду за ним следят. А что же, рот ему этим, что ли, завяжут? Все равно не будет молчать он. Едет в Иланскую, друзья там есть у него, помогут.

Без друга куда же человеку?..

И хотя трудная у него сложилась жизнь, но не унывал. Все время смеялся, рассказывал интересные истории, пел песни, словом, был самым веселым пассажиром в вагоне.