Горит восток

Об этом вам, Порфирий Гаврилович, как супругу, должно быть лучше ведомо. Ласковый семейный очаг привлекает к себе, невзирая на преграды и расстояния…

Уйди, Лакричник! — гневно сказал Порфирий. — Если соврал, запомни: не прощу.

Еще раз честью своей заверяю, Порфирий Гаврилович. В подтверждение слов моих можете сами спросить Арефия Павловича или Елену Александровну, ей Арефием Павловичем были переданы письма супруги вашей.

Разговор этот был в самом начале весны, когда только стаял зимний снег и мокрые доски деревянной платформы еще словно дымились под теплыми лучами солнца. Порфирий в тот же день пошел к Василеву, вызвал Арефия. Дворник подтвердил слова Лакричника. Да, какое-то письмо приносили, Арефий сам принимал его от почтальона, передал Елене Александровне, она тут же распечатала, прочла и рассердилась: еще не хватало — каторжницы писать им начали! И помянула, что письмо от Клавдеиной дочки Елизаветы. А что в нем было написано и где оно теперь, Арефий не знает. Не хотелось Порфирию встречаться с женой Василева, ему еще памятен был разговор с ней, когда он пришел с Джуглыма. Но неодолимое желание узнать, где письмо Лизы и что в нем написано, заставило его забыть обо всем. Елена Александровна вышла на ту же веранду, с какой говорила с Порфирием первый раз. Она сразу узнала его и повернулась, чтобы уйти.

У вас письмо от жены моей? Отдайте мне его, — поспешно сказал Порфирий, никак не называя Елену Александровну. Язык не поворачивался, чтобы выговорить «барыня».

Та через плечо с презрением посмотрела на Порфирия.

Стану я еще беречь письма преступниц всяких! Наглость какая: писать Ивану Максимовичу!

Да где же письмо? — выкрикнул Порфирий.

Не знаю, — с раздражением ответила Елена Александровна, — выбросила куда-нибудь.

Адрес ее в письме был написан? — Порфирий большим усилием заставил себя спокойно выговорить эти слова.

Ах, разве я помню! Не интересовало это меня.

Она ушла в дом. После того Порфирий много раз приходил к Арефию, спрашивал: не нашлось ли то письмо и не было ли новых? Дворник только отрицательно качал головой.

Нечем порадовать тебя, Коронотов.

Так прошла и вся весна с зелеными разливами на полях и в лесах, и все лето с грозами и шумными ливнями, и вот уже кончается желтая осень, и небо становится не голубым, а серым, — но Лизы все нет как нет. Каждый приходящий с востока поезд Порфирий окидывал жадным взглядом. С поезда обычно сходило много людей, но Лизы среди них не было. Возвращаясь домой, Порфирий прежде всего спрашивал Клавдею: «Не приехала?» — и нервно пощипывал усы. Все больше начинала укрепляться тягостная уверенность: Лиза в дом свой не хочет вернуться. Да и где же у нее дом? Тот, что ли, был дом, из которого ушел сам Порфирий?

А Клавдея твердила: «Рано ли, поздно ли, а приедет она».

Но Лизы все не было…

Разная бывает тоска ожидания: когда ждут и надеются и когда ждут и не надеются. Тяжелее всего ждать не надеясь. Тогда бы лучше и вовсе не ждать. Но разве это от воли человека зависит? Разве в силах он не глядеть на дорогу? Почему так легко оттолкнуть человека и почему так трудно снова вернуть его? А сделал это — так жди, смотри на дорогу, хоть и не веришь. А все же смотри, — может быть, и вернется…

Каждый почтовый поезд на восток увозил из Шиверска посылки — маленькие ящички, обшитые белым полотном с надписью, сделанной чернильным карандашом: «В действующую армию». Посылки были нетяжелы. Порфирий набирал их под мышку по нескольку штук и потом укладывал на плоский настил багажной тележки. Он знал и тех, кто постоянно отправляет эти посылки, чей под чертой внизу подписан обратный адрес: Груня Мезенцева, Наталья Букреева, Домна Темных, Анна Юрина… Много их. Порфирий знал, что и в посылки вложено: теплые варежки, шерстяные носки, вышитые на память кисеты, носовые платочки, табак и какое-нибудь домашнее сухое печенье. Им не накормишь солдата, пусть на чужбине он хотя вспомнит о доме.

Поезда с востока привозили грузные ящики, окованные полосками железа и увязанные толстой проволокой. Порфирий был очень силен, но он шатался, когда ему из багажного вагона надвигали на плечи такой ящик. Что в них, в этих ящиках, было, Порфирий угадать не мог. Почти на каждой стороне ящиков стояли четкие крупные надписи: «Осторожно! Не бросать!» Кому они адресованы, Порфирий тоже знал: Маннбергу от барона Бильдерлинга, Кирееву от Киреева. Маннбергу приходили самые большие и самые тяжелые ящики. Киреев вначале получал вовсе маленькие посылки, может быть, такие, какие в действующую армию посылала Груня Мезенцева, потом и у него пошли ящики поувесистее и побольше. Порфирий зло кривил губы: скоро утрет нос этот Киреев барону Бильдер-лингу!

И он действительно утер.

Прибыл поезд с востока. Как всегда, Порфирий подкатил к багажному вагону свою тележку. От него приняли посылки и брезентовые мешки с почтой. А потом багажный раздатчик, уже знакомый Порфирию, весело крикнул:

Ну-ка теперь ты подставляй свою горбушку. Выдержит? Нет?

И вдвоем они пододвинули огромный ящик.

— Маннбергу? — привычно спросил Порфирий. Багажный раздатчик глянул на адрес.