Горящий Лабиринт

Вскоре я понял, что Пайпер не обязательно ворожить, чтобы в чем-то убедить людей. Она переходила с корабля на корабль с такой уверенностью, будто здесь ей было самое место. Стражников было мало, возможно, основная часть пандов и стриксов была отправлена на двадцать шестой корабль, чтобы выяснить, с чего вдруг в него ударила молния. Смертные наемники, мимо которых мы проходили, едва удостаивали Пайпер взглядом. Я шел следом за ней, так что и на меня они внимания не обращали. Если уж они привыкли работать бок о бок с циклопами и ушастыми, неудивительно, что два подростка в защитном снаряжении не вызвали у них подозрений.

Двадцать восьмой корабль был плавучим аквапарком с многоуровневыми бассейнами, соединенными водопадами, горками и прозрачными трубами. Когда мы проходили мимо, одинокий спасатель предложил нам полотенца. Кажется, он расстроился, когда мы отказались.

Корабль номер двадцать девять: спа-салон с полным спектром услуг. Из всех открытых иллюминаторов валил пар. В кормовой части палубы стояла наготове целая армия массажисток и косметологов – на случай, если Калигула с пятью десятками друзей заглянет на массаж шиацу или маникюр с педикюром. Мне хотелось на минутку остановиться, чтобы мне хотя бы немного размяли плечи, но раз уж Пайпер, дочь Афродиты, прошла мимо, даже не взглянув на список процедур, то и я решил не позориться.

На тридцатом корабле был пир на весь мир. На этой яхте круглыми сутками готовили всевозможные яства, да только никто здесь ничего не ел. Шеф-повара ждали заказов. Официанты – посетителей. Старые блюда то и дело заменяли новыми. Скорее всего, нетронутая еда, которой можно было накормить бо́льшую часть Лос-Анджелеса, отправлялась за борт. Расточительность, достойная Калигулы. Ведь бутерброд с ветчиной гораздо вкуснее, когда знаешь, что сотню таких же бутербродов повара выбросили, ожидая, пока ты проголодаешься.

Удача покинула нас на тридцать первом корабле. Стоило нам шагнуть с красной дорожки на его нос, я понял: дела плохи. Тут и там прохлаждались, разбредаясь по компаниям, отдыхающие от работы наемники. Они болтали, ели, сидели, уткнувшись в свои телефоны. Мы все чаще удостаивались косых недоуменных взглядов.

Пайпер заметно напряглась – значит, и она почуяла неладное. Но не успел я сказать: «О нет, Пайпер, мы, похоже, забрались в плавучие бараки Калигулы и скоро умрем», – как она устремилась вперед, видимо, решив, что бежать назад будет столь же опасно.

Она ошиблась.

Добравшись до кормы, мы попали прямо на волейбольный матч между циклопами и смертными. В нише, заполненной песком, полдюжины волосатых циклопов в купальных шортах сражались с таким же количеством не менее волосатых смертных в брюках-карго. Вкруг игровой площадки другие наемники жарили стейки на гриле, смеялись, точили ножи и хвастались друг перед другом татуировками.

У гриля стояли два «шкафа» со стрижкой ежиком и татуировками со словом «МАМА» на груди. Они заметили нас и замерли.

– Эй!

Волейбольный матч остановился. Все, кто был на палубе, повернулись и уставились на нас.

Пайпер сняла шлем:

– Аполлон, подыграй мне!

Я испугался, что она решила взять пример с Мэг и атаковать. В этом случае «подыграть» ей означало быть разорванным на куски потными руками бывших вояк, а это не входило в список моих заветных желаний.

Но вместо этого Пайпер запела.

Не знаю, чему я удивился больше: тому, что у нее оказался очень красивый голос, или тому, какую песню она выбрала.

Я тут же ее узнал – «Жизнь-иллюзия» Джо Уолша. Я мало что помнил о 1980-х, но эта песня врезалась мне в память. Она появилась в 1981-м на заре существования телеканала MTV. А какие отпадные клипы я спродюсировал для «Блонди» и «The The Go-Go’s»! Сколько же лака для волос мы использовали, сколько спандекса леопардовой расцветки пошло на наши костюмы!

Наемники слушали Пайпер и не понимали, как поступить. Убить нас? Или подождать, пока она закончит? Не каждый день тебе поют песни Джо Уолша посреди волейбольного матча. Думаю, они не могли определиться, что в такой ситуации предписывает этикет.

Пропев пару строк, Пайпер выразительно посмотрела на меня: мол, может, поможешь?

А, так она имела в виду подыграть ей на укулеле!

Вне себя от радости, я выхватил инструмент и начал играть. Но, честно говоря, голосу Пайпер не нужен был аккомпанемент. Каждое слово, вылетавшее из ее уст, было наполнено страстью и искренностью, это была мощная волна эмоций – нечто большее, чем проникновенное выступление или чары.

Она шла сквозь толпу и пела о собственной жизни, которая оказалась иллюзией. Она проживала песню. В ее голосе звучали боль и печаль, превращающие энергичную песенку Уолша в невеселую исповедь. Она пела о том, как ей пришлось продираться сквозь стены непонимания, справляться с сюрпризами, которые природа подкидывала ей, о том, как другие зачастую неверно судили о ней[50].