Горящие сады

— Они и остаются. Они остаются здесь, — Соломау коснулся пальцем сердца. — Но уже не выходят наружу. Как видишь, Карлуш, я не стал поэтом, не стал режиссером и рператором, а стал офицером. Спасибо тебе за тот перевод, спасибо тебе за конспекты. Спасибо тебе за все, что ты для меня тогда сделал. Спасибо за теплую шапку, которую ты мне подарил в Москве, когда я в берете приехал в самый мороз и люди на ваших белых, снежных улицах на меня оборачивались.

— А я помню, как под Новый год я торопился, опаздывал в институт на вечер, и вдруг рядом затормозило такси, и ты открыл дверцу и усадил меня рядом, и там, в такси, была елка, и ты все нюхал ее, удивлялся ее русскому смолистому запаху. Надеюсь, и теперь я могу рассчитывать на место в твоем «джипе». Не сейчас, конечно, а денька через три, когда ты отправишься на поиски аэродрома подскока. Но также и завтра, если ты не изменил своих планов и мы едем на границу в Ресано Гарсиа.

— Ладно, Карлуш, будем считать, что прошло три дня, и ты в моем «джипе», и министр об этом ничего не узнает. Что касается завтрашней нашей поездки, не могу ли я рассчитывать на место в твоей машине? Мой шофер меняет у «лендровера» задний мост. Остальные машины в разгоне. Дорога до Ресано Гарсиа хорошая, и твой «пежо» не пострадает.

— Будем считать, что настало завтра, ты сидишь в моем «пежо», и министр об этом ничего не узнает!

Они рассмеялись, пожали друг другу руки. Проходя мимо охранника, все еще улыбаясь, Бобров вспоминал: по белой московской улице, сквозь сугробы, идет африканец, в кедах, в малиновом шарфе, в натянутом на уши берете.

4

Он поставил машину в тени бетонного ребристого здания с вывеской «Проект Лимпопо». Такие же черно-желтые эмблемы были наклеены на дверцах двух микроавтобусов, с которых рабочие сгружали алюминиевые ящики.

Поднялся по лестнице сквозь треск печатных машинок, сторонясь пробегавших, на ходу читающих клерков. Постучал в приоткрытую дверь, услышал по-русски: «Войдите!» Щагнул на это, показавшееся родным, приглашение. Оказался в небольшом кабинете, где два человека, похожих, обветренно-солнечных, некабинетных, пшенично-степных, сидели напротив друг друга. Оглянулись недовольно, перенося на него, вошедшего, скопившееся раздражение спора.

— Кирилл Андреевич! — воскликнул один, радостно меняясь лицом. — Наконец*то вы к нам пожаловали!

— Не помешал? — спрашивал Бобров, извиняясь, пожимая обоим руки, дорожа этими крепкими, со встряхиванием, пожатиями.

— Да какое! Может, наоборот, поможете мне уломать этого упрямца!

Начальник проекта «Лимпопо» Ступин, — с ним Бобров познакомился накануне, во время своего выступления в посольской колонии, — маленький упругий крепыш, сердито насупился, зыркнул на второго, показавшегося Боброву тоже знакомым. Где*то мельком виделись, то ли на улице, то ли в холле гостиницы.

— Посидите, Кирилл Петрович, мы тут должны один разговор добить, — Ступин указал ему на глубокий диван, куда и опустился Бобров, видя перед собой их обоих на фоне большой рукодельной карты с синей струей Лимпопо, испещренной цветными клетками.

— Вы меня, Александр Лукич, ни добром не просите, ни кулаком не грозите. Не стану контракт продлевать! — «волжанин», отвлекаясь от Боброва и тут же о нем забывая, устремился на Ступина. — Я перед вами чист, полный контракт отработал. «Онучкин, наладь стройбазу!» Наладил, только начал домой собираться: «Онучкин, останься еще на полгодика. Наладить рембазу». Ладно, остался, наладил. А теперь опять: «Останься, наладь техпрофобучение». Нет уж, Александр Лукич, хватит! Ведь, кроме Лимпопо, и другие речки в мире текут. Ока, например. Или, скажем, Клязьма. На Оке, в Спас-Клепиках, мать-старуха живет. Поеду домой отдыхать. С женой пожить, с ребятишками. На мать успеть поглядеть. Не держите меня, Александр Лукич. Пусть кто помоложе в Африку едут, на Лимпопо свое счастье поищут!

Бобров напряженно, чутко слушал Онучкина, хотел понять его, тоску и усталость, ту силу, что влекла его на милую половину земли. Его сны и видения: старый дом, окрапленный рябинами, мать идет от колодца и в ведрах, в воде, играет бледное солнце. И мгновенное, ответное, подобно панике, чувство не здесь и не так проживаемой жизни, которой все меньше и меньше, посетило Боброва, Вдруг уже не успеть налюбоваться, наглядеться на милых, надышаться морозом и снегом, насладиться березняками, порошами.

— Вот ты мужик упрямый! Будто я тебя здесь на всю жизнь оставить хочу! На Лимпопо тебя поселяю! — шутя, но и с сердитым, плохо скрываемым нетерпением убеждал начальник проекта. — Ну поработай еще годок. Я тебя в Бейру с собой возьму, города посмотришь, лучше страну узнаешь. А? Поработай?