Горячо-холодно: Повести, рассказы, очерки

— Мы контрольной закупки не срывали, — с потугой отвечает он. — Это произошло случайно. Официантке мною сделано строгое предупреждение.

— Зато в другие дни контрольные закупки были сделаны по всем правилам, — сообщает Суздальцев. — И недолив имел место.

— Буфетчица Катина получила от меня строгое указание.

— За такую работу снимать надо, — бросает Попов, заместитель Воронцова, — а вы ограничиваетесь платоническими мерами.

— Некого поставить на ее место, — выдавливает Рябинин, голос у него уже не такой звонкий, как вначале. — Очень тяжелое положение с кадрами…

— Значит, пускай себе сидит и ворует? — эту реплику брезгливо роняет уже сам председатель. — Кого вы еще наказывали? Или нет?

— Я состою в торговой сети тринадцать лет. И за мной никаких происшествий не числилось.

— Ну это еще ни о чем не свидетельствует, — замечает сидящий против меня Сурков, директор Стройбанка.

Рябинин попал под перекрестный огонь. Члены комитета единодушны в своем негодовании. И мне ничуть не жаль Рябинина, хотя я чувствую перед ним какую-то еще не осознанную свою вину.

Нижегородов откладывает в сторону свой люля-кебаб и поворачивается к трибуне:

— Скажите, товарищ Рябинин, а о том, что должна быть проверка, вы знали?

Меня словно током ударило от этого вопроса. Я вспомнил. Вот, оказывается, что не давало мне покоя. Как же я мог забыть об этом? Да, да, это было в тот самый день, когда я заходил в комитет за справкой. Я еще спросил Верочку: «А где Андрей Андреевич Попов?» И Верочка тогда ответила, я прекрасно помню: «Он на инструктаже, у нас массовую проверку готовят». «Какую проверку?» — спросил я. «По питанию. Будут проверять Центральный парк…» — «А когда?» — я задал этот вопрос машинально, от нечего делать: все равно надо было сидеть и ждать Попова, чтобы он подписал справку. Вот так, от нечего делать и задал ей роковой вопрос: ну разве не все равно мне было, когда состоится проверка? А Верочка ничуть не удивилась, она ведь разговаривала не с кем-нибудь, а с членом комитета. И она спокойно ответила мне: «На следующей неделе, в среду».

Все точно так и было — по питанию…

А через день или два на дачу приехал Цапля, и я невзначай рассказал ему о предстоящей проверке. И даже день указал точно: «В Центральном парке, в среду». О, я прекрасно помню этот разговор, слово в слово. «А ты знаешь, что за это бывает? — спросил Цапля с усмешкою. — За разглашение служебной тайны?» — «Какая же это тайна? — рассмеялся я. — И кому я об этом говорю? Школьному другу… Ты же там не служишь?» — «А вдруг я с ними связан? Значит, говоришь, по питанию…»

Мне бы тогда сообразить. Мы же были с Цаплей в «Пражском», он еще тогда говорил, что у него директор хороший знакомый. А я все мимо ушей пропустил, все его намеки. И смеялся еще…

Зато сейчас мне было не до смеха. Я сидел за столом заседания, Рябинин стоял на трибуне, листок с заголовком «Сколько весит люля-кебаб?» валялся на столе — все было по-прежнему. Только я сидел как оглушенный, меня словно обухом по голове ударили. А мысль работала предельно четко. Сразу стали понятными утренние намеки Цапли: «Когда ты осознаешь свою причастность к этому делу…» Вот наглец, как он смел шантажировать меня…

Дождался-таки, высидел, угодил в протокол. И надо же, чтобы этот вопрос был задан именно Рябинину! Сейчас Рябинин при всем честном народе скажет: «Вот он! Тот самый, плешивенький такой, в очках и в сером костюме…» И члены нашего комитета уставятся на меня в недоумении. Я стану жалок, смешон…

А Рябинин молчит и медленно обводит глазами зал. Кого он ищет? Не меня ли?

С нетерпением смотрю на Рябинина, моя судьба в его руках.

— Мы не должны были знать об этом, — с трудом выдавливает наконец Рябинин.

Ответ уклончивый, и мне от него не легче. Сейчас дотошный председатель вступит в дело: «Ах, вы все-таки знали? От кого же?» И тогда все взгляды на меня обратятся…

— Юрий Васильевич, вы удовлетворены ответом? — спрашивает Воронцов у Нижегородова.

Теперь я смотрю уже на Нижегородова: что-то он ответит?

— Не совсем, — отвечает Нижегородов. — Но можно сказать и «да». Если даже они и знали о дне проверки, все равно их поймали с поличным.

Слова Нижегородова бальзамом ложатся на мою истерзанную душу.

— Конечно, — подхватывает Воронцов. — Триста пятьдесят участников. В таких условиях строгую тайну соблюсти трудно. Конечно, кое-что могло просочиться…

Я уцепился за эти спасительные слова. Чего, собственно, я испугался? Только зря на себя страху нагнал. Ничего не случилось от того, что я имел неосторожность разговориться с Цаплей. А может, Рябинин вообще по другим каналам узнал дату проверки: при чем тут я?

Они знали. Но все равно пойманы с поличным. От этой мысли я чувствую некоторое облегчение. Пусть они и знали, все равно им не помогло это знание… Я продолжаю развивать про себя спасительные тезисы и в самом деле постепенно прихожу в себя. Чего, собственно, я испугался? Оттого, что я вспомнил про этот злополучный разговор, мое отношение к Рябинину не изменится. А с Цаплей я еще поговорю…