Горячие деньги

– Целый час – это здорово, – ответил я.– Я как раз думал о тебе.

– Хорошо, – сказала она. – До встречи.

Я выкинул из головы машины и стал думать о белом кружевном пеньюаре, гораздо более соблазнительном. Поставил на столик у дивана два высоких бокала и посмотрел на часы. Подумал, что Малкольм, наверное, еще не добрался до «Савоя». Но попытаться все же стоило, и я набрал его номер. Он против ожидания оказался на месте и сразу же поднял трубку.

– Я рад, что ты доехал благополучно, – сказал я. – Я ненадолго задержусь. На два или три часа. Держись, не падай духом.

– Твоя мать – болтливая стерва.

– Она спасла твою шкуру.

– Она назвала меня отъявленным старым распутником, который вырядился как кондитер пятого разряда.

Я представил, как он из-за этого сердится, и рассмеялся.

– Что ты будешь, кроме икры? – спросил Малкольм. – Я собираюсь заказать ужин.

– Фирменное блюдо шеф-повара.

– Не морочь мне голову! Ты такой же гадкий, как твоя мать!

Я развеселился окончательно. Положил трубку и снова включил автоответчик. Через двадцать минут раздался звонок в дверь.

– Привет, – сказала она, когда я провел ее внутрь. – Как скачки?

Я поцеловал ее.

– Пришел третьим.

– Неплохо.

Она была на десять или двенадцать лет меня старше, все еще стройная, с золотисто-каштановыми волосами, раскованная и общительная. Я достал из холодильника бутылку шампанского, которая, как всегда, была припасена для такого случая, откупорил ее и наполнил наши бокалы. Это была всего лишь дань традиции, потому что мы никогда не допивали бутылку до конца. После пары глотков нам уже незачем было сидеть на диване и вести светские беседы.

Она ахнула, заметив длинный почерневший кровоподтек на моем бедре:

– Ты упал с лошади?

– Нет, попал под машину.

– Как неосторожно!

Я задернул шторы в спальне, чтобы пригасить свет заходящего солнца и, раздевшись, лег рядом с ней в постель. Мы были любовниками уже давно и привыкли друг к другу. Мы оба философски относились к тому, что совокупление обычно доставляет одному партнеру больше удовольствия, чем другому, и редко стремились достичь пика наслаждения одновременно. На этот раз, как и в прошлый, ей повезло немного больше, чем мне, но я считал, что доставлять наслаждение так же приятно, как переживать самому.

– Тебе было хорошо со мной? – спросила она.

– Конечно.

– Сегодня не твой день.

– Это не получается по заказу. Если не мой, так твой. Как повезет.

– Все дело в темпе и угле наклона? – поддразнила она, повторив слова, что я когда-то сказал. – Кто первый идет в душ?

Она любила возвращаться домой чистой, признавая, что душ – всего лишь символ очищения. Я помылся, оделся и сел ждать ее в гостиной. Эта женщина была неотъемлемой частью моей жизни, необходимой для удовлетворения потребностей как тела, так и души, защита от одиночества. Я всегда с сожалением расставался с ней, зная, что она обязательно вернется, но сегодня почему-то сказал:

– Останься! – прекрасно зная, что остаться она не сможет.

– Что случилось? – спросила она.

– Ничего.

– Ты дрожишь.

– Предчувствие.

– Чего? – Она уже стояла у двери, готовая уйти.

– Что сегодня мы виделись в последний раз.

– Не говори глупостей, – сказала она. – Я вернусь. Она с благодарностью поцеловала меня, я ответил с тем же чувством. Она улыбнулась, посмотрела мне в глаза:

– Я вернусь.

Я открыл дверь, и она весело выпорхнула наружу. А я подумал, что предчувствие относилось ко мне, а не к ней.

Утром я перегнал машины, съездив из Лондона в Кембридж, потом в Эпсом и обратно в Лондон, на фирму по прокату автомобилей. Насколько я мог заметить, никто и нигде за мной не следил.

Когда я уезжал, Малкольм бушевал от неистового возмущения из-за того, что ни на один рейс до Парижа нельзя было достать билеты в первом классе на день перед Триумфальной Аркой.

– Полетим в туристическом, – сказал я. – Тут же всего полчаса.

Оказалось, что в туристическом классе тоже нет мест. Я оставил его рассерженным и хмурым, но когда вернулся, он уже успокоился. Оказалось, Малкольм зафрахтовал частный самолет.

Он сказал мне об этом позже, потому что, когда я вернулся в номер, отец как раз беседовал с Норманом Вестом, которого вызвал для текущего отчета. Сыщик все еще выглядел подозрительно болезненным, но сероватая смертельная бледность перешла в желтовато-коричневую. Старую пропыленную одежду сменил обычный темный костюм, а седые волосы, тщательно вымытые, казались почти белыми и были аккуратно причесаны.

Я пожал ему руку: влажная, как и в прошлый раз.

– Вам уже лучше, господин Вест? – спросил я.

– Да, благодарю вас.

– Перескажите моему сыну все, что вы только что сообщили, – велел Малкольм. – Плохие новости.

Сыщик виновато улыбнулся мне и раскрыл записную книжку, которая лежала у него на коленях.

– Госпожа Вивьен Пемброк не может вспомнить, чем она занималась в прошлую пятницу, – начал он, – а во вторник она была дома одна, разбирала подшивки старых журналов.

– И что плохого в этом сообщении? – не понял я.

– Не будь таким бестолковым, – с раздражением сказал Малкольм. – Это значит, что у нее нет алиби. И ни у кого изо всей этой проклятой своры тоже нет алиби!