Горячее молоко

Я села и наблюдала за ней, оставшейся стоять. Она возвышалась надо мной, как башня. Любопытно было видеть маму в вертикальном положении. Как нечто несвернутое. В моем нынешнем состоянии она мнилась мне призраком. Будто умерла и вернулась какой-то другой. Рослой женщиной, энергичной и сосредоточенной, чье основное внимание уделяется отнюдь не выколупыванию таблеток из упаковки. Много лет назад мама сказала мне, что «Млечный Путь» пишется γαλαξίας κύκλος и что Аристотель наблюдал этот молочный круг в Халкидиках, откуда тридцать четыре мили до нынешнего города Салоники, где родился мой отец. Но при этом она ни разу не завела речь о тех звездах, на которые семилетней девочкой смотрела сама в деревне Уортер, что в Восточном Йоркшире, в четырех милях от Поклингтона. Случалось ли ей лежать навзничь среди подснежников на йоркширской пустоши и строить грандиозные планы на жизнь?

Думаю, да. Где ее место на карте населенного призраками неба?

— У Джодо родились котята, — сказала я.

— Сколько?

— Трое.

— Так-так. Надеюсь, роженица чувствует себя хорошо?

Я отметила, что о новорожденных она не спросила.

— Мне бы стакан воды, — сказала я.

Она поразмыслила.

— А где «пожалуйста»?

— Пожалуйста.

Я следила, как она идет на кухню, слышала, как открылась дверца холодильника и в стакан полилась жидкость. Мать принесла мне воды.

Всю свою жизнь я ее обихаживала. Состояла при ней подавальщицей. Ждала ее заказов; ждала ее. А чего ждала? Ждала, когда она войдет в свое «я» или выйдет из своего инвалидного «я». Ждала, когда она совершит путешествие за пределы своего мрака, взяв себе билет в полную жизнь. И — с доплатой — мне тоже. Да, я всю жизнь ждала, чтобы она заняла для меня место.

— Будем здоровы. — Я подняла стакан.

Дверь на террасу, выходящую на пляж, отворилась сама собой. В комнату ворвался легкий ветер. Теплый ветер пустыни, который принес с собой насыщенный соленый запах водорослей и запах горячего песка. О берег разбивались волны; стол на террасе дал приют моему ноутбуку, и ночные звезды, сделанные в Китае, вспыхнули под настоящими звездами Испании. Все лето я гуляла по лунным дорожкам цифрового Млечного Пути. Там спокойно. Зато я не спокойна. Мой мозг — как придорожная полоса, где по ночам лисы поедают сов. На звездных полях, с их слабо светящимися дорожками, бегущими через весь экран, я оставляла следы в пыли и сиянии виртуальной вселенной. Мне и в голову не приходило, что, подобно Медузе, электроника могла превратить меня в камень, внушить боязнь спуска на Землю, где действуют все жесткие правила насчет сканирования штрихкода и оплаты на выходе, где с лихвой слов для обозначения выгоды и в дефиците слова для описания боли.

— Сегодня гулять ходила, — сообщает мама. — От избытка чувств даже не сразу смогла с тобой поделиться.

— Понимаю. Ты никогда не делилась хорошим.

— Не хотела раньше времени тебя обнадеживать.

— Тебе никогда не хотелось меня обнадеживать.

— Хочешь послушать про водителя грузовика? Хоть кто-то подбросил меня до дома.

— Нет. Я не хочу ничего о нем слышать.

— О ней. Это была она.

Поставив свой стакан на стол, Роза подошла ко мне.

— Нельзя ездить без прав, София. Было темно, а ты даже не включила фары. Я боялась за твою жизнь. Не представляю тебя в роли водителя.

— Понятно, — сказала я, — но ты сама водишь. Ты в своем доме главная. Не поступайся своими интересами.

— Постараюсь. — Она без малейших усилий опустилась рядом со мной на жесткий зеленый диван в нашем временном жилище. — Постараюсь не поступаться своими интересами, но пока вижу только одно: ты должна поехать в Америку, чтобы завершить диссертацию.

А какие перспективы я видела для нее?

Я видела, как она надевает стильные туфли с ремешками через подъем. Как указывает на свою бриллиантовую побрякушку — часы — и торопит меня, чтобы нам не опоздать в кино. Она уже заказала билеты. Да, и места сама выбрала. Давай быстрее, София (указывает на часы), шевели ногами, я хочу трейлеры тоже посмотреть.

— И еще кое-что, София.

— Гомес мне уже сказал.

— Что он тебе сказал?

— Что вернет деньги.

— Надо же, — сказала она. — Это совсем не обязательно. Он прекрасный врач.

Роза продолжает что-то рассказывать. Сначала мне слышится «Эзоп — гениальный». Эзопа она упомянула раза три. И только тогда до меня дошло: она говорит «эзофагеальный». Эзофагеальный.

И сообщает мне результаты эндоскопии.

Прошло много времени. Ее гангстерские часы по-прежнему тикают. Волны разбиваются о берег.

Я кладу голову ей на плечо.

— Не может быть, мам.

Неужели поддаться смерти легче, чем жизни? Я поворачиваюсь к ней лицом.

Она выдерживает мой взгляд. Глаза ее сухи.

— У тебя такой жуткий взгляд, — говорит она. — Но я наблюдала за тобой не менее пристально, чем ты за мной. Матери — они такие. Наблюдают за своими детьми. Мы знаем, какую власть имеет взгляд, а потому делаем вид, что не смотрим.

Начинается прилив; с его бурными водами приплывают медузы. Щупальца этих студенистых животных существуют будто по отдельности, как плацента, как парашют, как беженец, отсеченный от страны происхождения.