Горец-защитник

— Умоляю тебя, Илзбет, будь завтра в настроении открыть свое сердце болвану, у которого такой неповоротливый язык!

Илзбет болезненно поморщилась, забираясь в постель. Слишком долго простояла она согнувшись, пропалывая грядки. Мать была права. Придется прекратить занимать себя тяжелой работой, желая отвлечься от мыслей о Саймоне. Не стоит из-за этого рисковать здоровьем ребенка.

Ее дитя, зачатое в тюрьме! Илзбет скривилась. Вряд ли ей захочется рассказывать об этом своему ребенку, когда тот подрастет. Если учесть, что эта история связана с жутким Генри и его злодействами, от которых кровь стынет в жилах, то лучше вообще обо всем забыть. Если ребенок проявит любознательность, всегда можно что-нибудь сочинить. Однако при мысли о том, что предстоит лгать собственному сыну или дочери, Илзбет стало очень неуютно. «Но зачем мне тревожится из-за того, что случится очень не скоро, если случится вообще?» — спрашивала она себя.

Тихий стук в дверь отвлек ее от невеселых раздумий. Она села на постели. Вошла Элспет, села с ней рядом. Илзбет тут же занервничала. Судя по выражению лица матери, ее ожидала нотация. Беда в том, что мать была слишком умна, чтобы высказываться в открытую. Нет, она задавала тонко рассчитанные вопросы, на которые ее собеседнику приходилось отвечать, да так, что это незаметно и неизменно приводило его к осознанию собственной неправоты. Илзбет и без того успела понять, что не права, не хотелось, чтобы мать поняла тоже.

— Что за лицо! Ты не очень приветливо встречаешь свою старую матушку, — заметила Элспет.

Илзбет рассмеялась.

— Какая же ты старая? А что до лица, признаюсь, это потому, что мне отлично известно — ты пришла прочесть мне мораль, как всегда, если я плохо себя веду.

— Значит, ты уже начинаешь понимать?

— Да. Но мне так трудно забыть обиду! Сначала я очень хотела проявить понимание и сочувствие. Генри был такое зло, что и сказать нельзя. Естественно, что Саймон боялся, что безумие, точно зараза, может распространиться на всю семью. Конечно, ему нужно было время, чтобы увидеть — в нем нет порока и быть не может. Но два месяца?

— Милая, мужчины бывают тугодумами. И еще, — Элспет погладила плотно сжатый кулачок дочери, — у него, знаешь ли, полно других забот, помимо того, чтобы разбираться в собственных запутанных чувствах. Кроме того, он хотел уберечь тебя, потому что решил, что это для твоего же блага.

— Ас чего он решил, что имеет право думать, что мне во благо, а что нет?

— С того, что он мужчина.

Гнев Илзбет улетучился, и она рассмеялась.

— Да, это в его характере. Он бережет и защищает тех, кто не может защитить себя сам, иди тех, кто попал в сети к какому-нибудь злодею и не может выпутаться. Я для него и то и другое. Это меня и беспокоит! Видит ли он меня, меня настоящую, или я для него очередная невинная жертва, которая нуждается в его покровительстве?

— На этот вопрос может ответить только он сам, дорогая. А ты даже не читаешь его писем.

— Знаю. Я вела себя отвратительно. На то, чтобы дуться, хватило бы недели, но я зашла слишком далеко в своем упрямстве. — Она задумалась. — Но может быть, я просто боюсь, что меня опять отвергнут?

Элспет обняла дочь:

— Обычная тревога влюбленной женщины. Но, милая, влюбленный мужчина тоже страдает, к тому же мужчинам зачастую гораздо сложнее признаться в своих чувствах. Ты только подумай. Этот гордый мужчина, который, как ты говоришь, очень скуп на проявление чувств, торчит тут три недели, посылая тебе письма и подарки. Он все еще здесь, хотя знает, что ты отказываешься его видеть.

Илзбет захотелось плакать.

— Я была так жестока!

— Нет, просто ты боялась. Он тебя обидел. Я думаю, он обидел тебя куда сильнее, чем способен вообразить его бедный мужской ум. — Она улыбнулась, когда Илзбет невесело усмехнулась. — Но как же ему понять это, чтобы никогда не делать подобного впредь, если ты отказываешься с ним говорить?

— Знаю. Мне нужно изжить этот страх, правда?

— Не столько изжить, сколько задвинуть подальше и выслушать Саймона. Может быть, он скажет тебе нечто такое, что залечит твою рану.

— Ты не думаешь, что может быть еще больнее?

— Нет. Прокляни меня, если я ошибаюсь, но я ни за что не поверю, что мужчина станет ошиваться по соседству, терпя оскорбления, целых три недели, если он не испытывает сильного и глубокого чувства. — Она положила ладонь на живот Илзбет. — А внутри тебя есть его частица. Нужно думать и о ребенке. Он ранил только твое сердце или еще и гордость в придачу? — Элспет поцеловала дочь в щеку и поднялась, чтобы уйти. — Хотя бы попытайся, дочка. Даже до смерти влюбленный мужчина может разочароваться, получая бесконечный отказ. У Саймона тоже есть гордость.

Илзбет снова легла и уставилась в потолок. Мать была права. Уязвлено было не только сердце, но и гордость тоже. Она отдала Саймону все, а он отвернулся от нее, отказался от ее дара. Это разбило ее сердце, истерзало гордость. И то, и другое мешало ей простить Саймона.