Горец. Вверх по течению

Краткая тут она, и, что мне удивительно, нет в ней совсем суицидального обещания самопокараться в случае измены. Измена добровольца тут даже в принципе не предусматривается. Пасторальное время.

После чего, поцеловав край знамени, встаю обратно в строй. Теперь я полноценный солдат. Со всеми вытекающими.

И тут же к знамени выходит следующий доброволец.

И все. Никаких подписей от нас не требуется. Человеку, который имеет честь, тут верят на слово.

Долгая эта церемония – принять индивидуальную присягу от каждого из почти четырехсот новобранцев. Но когда-нибудь и она заканчивается.

Краткая напутственная речь маркграфа, напирающего в основном на то, что мы не должны осрамить Рецию. И увеличить количество граждан в провинции. Особо бывший всесильный феодал обратился к горцам:

– Я знаю, что вы, дети наших прекрасных гор, не столько по своей воле, сколько в силу сложившихся обстоятельств, не умеете ни читать, ни писать. Так используйте же годы службы в армии, чтобы освоить грамоту. Больше такой возможности сделать это бесплатно у вас не будет. Потому как военная служба не вечная, а родина, наша родина, наша возлюбленная Реция, очень нуждается в грамотных людях в наше стремительное время развития прогресса. Помните это. И пусть осияет вас своими крылами Победа. Реции на протяжении всей истории были грозой любых врагов. Не посрамите же славу своих предков.

И нас под барабанный бой отвели обратно на сборный пункт, где накормили праздничным обедом.

Перед обедом объявили нам увольнительную до завтрашнего вечера, точнее, до вечерней поверки.

– Кому негде в городе спать, может вернуться сюда, в свою палатку, и с утра снова отгуливать свой законный выходной, – закруглил свою речь фельдфебель. – Разойдись!

Народ и ломанул сразу в ворота, прямо из оружейки, куда сдавал карамультуки.

Я же по своей крестьянской сущности решил не шибко тратиться в городе и на обед пошел. И не прогадал. Обед был выше всяческих похвал. С вином! И пирожными!!! А народу за столами… Из моего отделения всего три человека из дюжины, но которые чувствовали себя как члены одной масонской ложи, обмениваясь понимающими взглядами.

Обожравшись всякими вкусняшками, как паук мухами, я лениво вышел за ворота расположения и от неожиданности остолбенел… Меня, оказывается, встречали. Нарядно одетая семья кузнеца с горы со всем своим выводком юных хулиганов. И Элика в красивом народном платье с обилием ручной вышивки.

Неожиданно меня чуть на слезу не пробило. Куда-то вдруг улетучилась злость на кузнеца за его подставу с армией. Оказывается, и в этом мире есть у меня близкие люди, которые за меня переживают и мной гордятся. Расчувствовавшись, я спросил с ходу:

– А кто дома остался, кроме старого деда?

– Молотобойца я нанял, – ответил мне кузнец. – Не беспокойся, Савва, он за всем присмотрит. А у нас у всех праздник – ты присягу принял, так что не мог я никого из семьи обделить.

Увольнение прошло как в угаре. Все, что пожелаю, было к моим услугам, кроме как оставить меня наедине с Эликой. Тут или кузнец, или его жена, или кто-либо из их малолетних шалопаев обязательно крутились рядом. Сторожили у девушки то, чего уже нет.

Ужинали всей семьей на главной улице в самом настоящем ресторане под названием «У графского колодца». Солидный высокий зал с белеными стенами и потемневшими от времени деревянными балками. Газовые светильники полированной бронзы с зеркалами для усиления света часто развешены по стенам вперемежку с картинами неплохой кисти. Массивные столы с белыми скатертями, столовое серебро и фарфор. Резные вешалки для верхней одежды, головных уборов и зонтов. Аккуратные и услужливые официанты в белых передниках «в пол». Однако кормили там не так вкусно, как из армейского котла, при всем разнообразии блюд. Парадокс.

Кузнец здесь столик заранее заказал, иначе бы мы сюда не попали – аншлаг полный. В основном семьи с добровольцами в увольнении.

Подпивший кузнец требовал, чтобы я называл его не иначе как дядей Оле, и все рассказывал нам, как он сам в свое время отслужил до реформы десять лет кузнецом в обозе бригады конной артиллерии, где каждую пушку таскали разом по восемь стирхов цугом, как карету какого-нибудь барона. И все давал советы, как мне служить, которые, впрочем, не поднимались выше вечной солдатской мудрости о том, что надо всегда быть подальше от начальства и поближе к кухне.

Да я и сам не мог наговориться после месяца добровольной исихии, когда я, зажав собственное естество в тиски, изображал недалекого молчаливого горца, поскольку жутко боялся проколоться на оговорках. Потому и не сходился я коротко ни с кем из сослуживцев. Что толку, когда мы вместе только на один месяц? А тут свои люди, не только знающие меня как облупленного, но также знающие, кто я и откуда. Но при всем при том принимающие меня как родного. Как это здорово – иметь семью. Хотя бы приемную.