Горение (полностью)

Поэтому данные его были, как правило, интересны, ибо старые друзья Пилсудский, возглавивший боевиков ППС, и Гемборек, вступивший в СДКПиЛ, - не могли не верить "подельнику", с которым вместе сидели в камере. Верили. Говорили. Пилсудский - больше, Гемборек (уроки Дзержинского) - меньше.

Денег Цадер никаким информаторам не платил - получал сведения сам, пользуясь давней тюремной дружбой. Полученные от Глазова "чужие" деньги клал на счет в австрийский банк - мечтая открыть в Южной Америке обувную мастерскую.) 2

Разговор у Гуровской с Шевяковым был - на этот раз - кратким.

- Вот что, Елена Казимировна, - сказал подполковник сухо, - долго я ждал, терпение, так сказать, испытывал. Отдайте типографию Мацея Грыбаса, не гневите бога... К вашей типографии, к вашей с Ноттеном, - пояснил Шевяков, социалисты до сих пор отчего-то не подлетели... Поэтому, милая, Грыбаса отдайте. Других не прошу - одного его хочу.

Гуровская ощутила себя как бы со стороны, маленькой, беззащитной и жалкой; она не могла и подумать, что этому подполковнику известно о двух ее посещениях типографии Мацея. (А Шевяков ведь и не знал! Играл он, т е м н и л!)

- Отдайте, - продолжал между тем Шевяков, поняв свое п о п а д а н и е, иначе трудно будет мне продолжать смотреть сквозь пальцы на деятельность Ноттена - я ведь слово свое держу, ни один волосок с его головушки не упал, несмотря на то, что он по-прежнему свои рассказики тискает. А вы мне эти месяцы один "взгляд и ничто"... Ни единого живого человека не отдали. Или Ноттен, или... Решайте, словом, сами.

...Выйдя от Шевякова, Елена Казимировна отправилась на почту, купила листок бумаги и написала левой рукой: "Товарищ Грыбас, адрес твоей типографии известен охранке. Срочно прими меры. Доброжелатель".

Купив конверт и две марки - выбирала какие попошлей, но чтоб красочные, лебеди чтоб в пруду, с красными клювами, - опустила письмо в ящик здесь же, на почте.

...А как же мальчонке, нищете рабочей, окраинной, глухой, такими-то марками не залюбоваться, коли торчит конверт в двери, а хозяина все нет и нет? А марки-то накрепко прислюнены, их отпарить надо, до завтра отчего ж конверт не взять?! Завтра - чистенький - и вернуть обратно...

Взял. Счастье ему и радость: лебеди в пруду.

А Грыбас пришел через полчаса после того, как мальчишечка унес конверт с сигналом Гуровской, с последней ее попыткой себя сохранить для себя же - то есть для людей, ибо человеческая "самость" воплощается в той лишь мере, в какой личность потребна окружающим.

Через два часа к Грыбасу пришел Дзержинский...

Через двадцать минут в Варшавском охранном отделении начали подготовку к л и к в и д а ц и и.

...Мацей Грыбас огладил рукой листы "Червоного Штандара", переданные Дзержинским, позвал Вацлава из второй комнаты, где гулко ухал гектограф:

- Срочно с этого - в набор. Наша газета - видишь? Первая настоящая газета! - Грыбас улыбнулся. - Это пострашней сотни бомб, это - на каторгу не сошлешь.

- А здесь, - Дзержинский достал из кармана несколько узеньких листков бумаги (он обычно на таких писал), - о стачке на Домбровских шахтах. Разберешь почерк?

- Разберу любой почерк - был бы материал, - ответил Грыбас.

- Хорошая стачка? - спросил медлительный, увалистый Вацлав. - Надо, чтоб все как один поднимались, друг друга не продавали - а то пошумят в углах и разойдутся.

- Скорей печатай материалы, - ответил Грыбас, - тогда не разойдутся, потому как будут знать, что делать.

Вацлав ушел к гектографу; Дзержинский отвалился к стене, смежил веки.

- Хочешь поспать? - предложил Грыбас. - Вздремни часок, я разбужу.

- Как с деньгами? - не открывая глаз, спросил Дзержинский.

- Деньги кончаются. Надо рублей двести хотя бы. Дзержинский слабо усмехнулся:

- Хотя бы...

- Иначе встанем. Здешние товарищи собрали сколько могли, но безработным приходится помогать из нашей кассы - дети с голода пухнут.

- Сколько людей выброшено на улицу?

- Тысяча семьсот сорок.

- Куда думаете пристроить?

- Негде. Хозяева вводят солдат, а с солдатами не поговоришь - стреляют.

- Мало говорили.

- Много говорили.

- Не так, значит, говорили...

Грыбас оглядел исхудавшее еще больше лицо Дзержинского, вздохнул отчего-то, спросил участливо:

- Как Юлия?

- Плохо.

Дзержинский резко поднялся, протянул руку:

- Я вернусь через месяц, заберу новые материалы о положении в Польше. Имей в виду, для нас, в "Червоном Штандаре", важно знать все мелочи: где состоялась конференция, сколько человек в ней приняло участие, какие деньги собрали для партии. Понимаешь? Мы ударяем с двух сторон: рабочий узнает, что не он один думает о царизме - все думают, только боятся сказать открыто, молчат. А трон мы пугаем силой: не надо бояться сообщить о конференции, хотя кое-кто из наших

страшится за судьбу комитетов. Это не верно. Мы знаем, на что идем. И рабочий должен знать. Конспирировать надо лучше, а правду - писать.

- Я провожу тебя.

- Не надо. Работай, Мацей. Не думай - я не усну на ходу, - Дзержинский вздохнул. - В поезде у меня есть три часа, прикорну.