Горение (полностью)

- Да, - ответила Софья, - вполне надежный товарищ.

- Она одинока? - спросил Дзержинский.

- Пока - да, - ответила Софья.

- То есть?

- Жених есть, а денег нет, - ответила Софья, - так всегда в жизни: когда есть одно, нет другого.

- Товарищи, это невозможно! - резко сказал Дзержинский. - Это никак невозможно!

- Тише, - попросила Софья, - могут услышать. Почему невозможно?

- Потому что вы - свободный человек, и вправе пустить к себе того, кем увлечены, кто приятен вам, упрекнет в этом морализирующий буржуа, вроде здешних, - Дзержинский кивнул на стену, - которые глазами блудят. А если сплетни о том, что я провел ночь на квартире Елены, дойдут до ее жениха?

- Кто он, кстати, Софья? - спросил Матушевский.

- Она скрывает, ты же знаешь, какая она ранимая и скрытная.

- Юзеф, по-моему, это наивное рыцарство, - заметил Матушевский, - ее квартира вне подозрений.

- "Наивное рыцарство", - повторил задумчиво Дзержинский, и что-то такое появилось в его лице, что Софья поняла, отчего Юлия Гольдман (они встречались дважды в Вильне) так давно и нежно любит этого человека с зелеными, длинными глазами и чахоточным румянцем на острых скулах...

- Юзеф прав, - сказала Софья, - я внесла предложение, не продумав его толком, он прав, Винценты, он высоко прав...

- Ох уж эти мне рыцари, - Матушевский покачал головой. - Вы - рыцари, а мне гоняй по Варшаве, ищи второй наган, чтобы отстреливаться - в случае чего?

- Во всех случаях - пригодится, - сказал Дзержинский. - Спасибо за поддержку, Софья.

- Мы нарушаем все правила конспирации, номинальные правила, - задумчиво, словно с самим собою споря, продолжал Матушевский. - Нельзя жить бежавшему из ссылки где попало. Тем более, Юзеф хочет провести заседание Варшавского комитета. А я хвост за собою чувствую, по три конки меняю.

- Между прочим, я тоже последние дни ощущаю, будто за мною кто-то постоянно смотрит, - сказала Софья. - Даже здесь, сейчас.

- Это я смотрел, - улыбчиво шепнул Дзержинский, - здесь же дырочка проверчена.

- Все тот же мокотовский "Франта", - пояснил Матушевский, - наша главная служба конспирации.

Софья подошла к стенке, приложилась глазом к дырочке, обернулась тревожно:

- Винценты, вот он, возле окна - все разошлись, а этот остался.

Матушевский стремительно поднялся и, путаясь в кринолинах, сарафанах и кружевах, стремительно метнулся к стенке, приник к "глазку самообороны".

- Филер.

- Отвернитесь оба, - попросила Софья, - мне надо переодеться. Я возьму его на себя.

Дзержинский подошел к Матушевскому, оттер его плечом, приник к фанерной перегородке и долго рассматривал филера.

- Я никогда не думал, что это так гадко - тайно наблюдать за человеком... Неужели у них не содрогается сердце, когда они рассматривают нас в тюремный глазок?

- У них нет сердца.

- Анатомию забыл, - заметил Дзержинский. - Такого еще не изобретено. Меру ценности человека определяет ранимость сердца.

- Все, - шепнула Софья, - можете оборачиваться. Я запру вас, возьму филера на себя, а когда он отстанет - вернусь. Думаю, Юзефу надо ночевать здесь.

- Тут я умру от одеколонного удушья.

- Мы отворим окно. Сюда никто не подумает сунуться: наша хозяйка поставляет юных модисток подполковнику Шевякову из охранки и его патрону Храмову - невероятные скоты, что жандарм, что мукомол, который поляка иначе как "ляхом" не именует. Ждите.

...Матушевский увидел, как филер сорвался с места, потом, вероятно, вспомнив уроки, вытащил из кармана папиросы, закурил и двинулся следом за Софьей неторопливо, кося глазами по сторонам, но ощущая ее перед собою каким-то особым, собачьим, что ли, чувством...

...Софья Тшедецкая шла по улице рассеянно, спокойно, неторопливо, чувствуя на спине липкие глаза филера.

"Мерзавец, ведь забыл, что я для него государственная преступница, подумала она, - топать топает, а смотрит, словно на невесту. Хотя нет. Так на невесту не смотрят. Так смотрят на публичную женщину, я же чувствую его липкие, тяжелые глаза на себе. Родители, верно, учили: "Невесту береги, до венца не коснись, лучше сходи на Хмельну, там все легко". Вот ужас-то: разве можно беречь одну женщину тем, что унижаешь другую?"

Возле Сасского сквера она села в пролетку и сказала кучеру:

- На рынок Старого Мяста, где остановить - скажу.

Зеркальце из сумочки она достала скорее из предосторожности - была убеждена, что филер отстал, им на п р о е з д ы мало давали, об этом старые "пролетариатчики" говорили. Однако, чуть тронув губы помадой, она зеркальце сместила так, чтобы увидеть улицу позади себя, и сразу же заметила, что следом за нею, в такой же открытой пролетке, едет филер, теперь уже открыто уткнувшийся глазами в ее спину, никак не маскируя себя рассеянным рассматриванием витрин.

- На улицу Фоксал, - попросила Софья, чувствуя растущую тревогу, сверните, пожалуйста, круче.