Горение (полностью)

- В общем - да. Если создать условия для проявления всех заложенных в личности качеств, то в первую очередь станет очевидной тяга к красоте. Людям столь долго ее не показывали, что каждый представляет себе прекрасное так, как может. А как может понимать красоту рыночный фотограф? Так, как ее понимали его необразованные, темные родители. Это же шло из поколения в поколение.

- Слишком вы добры к людям.

- Доброта - при этом - одна из форм требовательности. Я ведь не оправдываю, я пытаюсь понять.

- Оправдываете, оправдываете, - улыбнулась Гуровская, - нельзя все оправдывать.

- Хотите кофе?

- Очень.

Дзержинский свернул с Унтер ден Линден.

- На здешний кофе у меня денег никак не хватит, а тут, в переулочке, есть прекрасное местечко - пойдемте-ка.

Они сели за столик, Дзержинский попросил заварить хорошего кофе и, перегнувшись через стол чуть не пополам, шепнул:

- Вы играть умеете?

- Что? - Гуровская, приняв было шутливую манеру Дзержинского, резко подалась назад. - Как - играть? О чем вы? С кем?

- Тише, Еленочка, тише, дружок. Я хочу просить вас о помощи.

- Господи, пожалуйста! Я не могла понять, о какой вы игре.

- Тутошние филеры топали за мной, я от них с трудом отвязался. А мне сегодня надо увидаться с одним господином. Так вот, пожалуйста, сыграйте роль моей доброй и давней подруги. Сможете?

- Кто этот господин?

- Мой знакомый. Нет, нет, это не опасно. Будь опасно, я не посмел бы вас просить.

- Ну, конечно, сыграю. Где это будет?

- У вас.

- У меня?

- Да. А что? Неудобно?

- Я съехала со старой мансарды... Присматриваю новое жилье, поближе к центру, но такое же недорогое.

- Где вы теперь живете?

- Я?

Дзержинский снова улыбнулся:

- Ну, конечно, вы - не я же.

- У меня не совсем удобно, потому что я сейчас остановилась в отеле. Не знаю, какова его репутация...

- Как называется отель?

Гуровская почувствовала, как стали холодеть пальцы: не везти же его в свой роскошный трехкомнатный номер? Он такой, он прямо спросит: откуда деньги? А она не готова лгать ему, да ему вообще нельзя лгать, такие уж глаза у него, открытые, спокойные, усмешливые, добрые, зеленые у него глаза.

- Отель называется "Адлер", - подчиняясь его взгляду, ответила Гуровская.

- Это где, в Ванзее? Или в Кепенике, рядом с Розой?

- Нет. Это здесь, в центре, - еще медленнее ответила Гуровская.

- "Адлер" - отель буржуев. Разбогатели? - глаза его по-прежнему были добры и приветливы. - Откуда такие деньги?

- Мне прислал из Варшавы Володя Ноттен.

Что-то изменилось в его глазах: они остались такими же, только цвет их из зеленого сделался голубовато-серым.

- Это поэт, кажется? Он честный человек? Вы его хорошо знаете?

- Я его люблю.

- Ладно, поедем в "Адлер", - сказал Дзержинский и попросил счет. - Я оттуда позвоню моему знакомому. Кстати, у Ноттена никаких неприятностей раньше не было? Полиция им не интересовалась?

- Что вы, Юзеф! Он вне подозрений...

На улице было еще светло, но сумрак угадывался в потемневших закраинах неба, и близкая ночь обозначалась велосипедистом, который ездил с длинной палкой от одного газового фонаря к другому и давал свет, невидный еще, но словно бы законодательно обозначавший конец дня.

- Я не зря спросил вас о Владимире Ноттене, Птаха. Он интересно и честно пишет, несколько, правда, экзальтированно, пэпээсами отдает, культом одиночки... Если по-настоящему протянуть ему руку, он сможет стать на наш путь?

- Не надо, - ответила Гуровская. - Пусть наша работа останется нашей, Юзеф. Он слишком раним...

- Значит, мы - толстокожие слоны? - Дзержинский искренне удивился. - В революцию приходят ранимые люди, равнодушные никогда не приходят в революцию, Геленка.

- Я не то имела в виду. Он, как бы это сказать... Слишком мягок, что ли, слишком женственен...

- Женственность порой крепче показной мужественности, а мягкость - что ж, мягкость - одно из проявлений силы.

- С вами трудно спорить.

- А разве мы спорим? Ну, будет, ладно, коли вы считаете, что не надо, мы обдумаем ваше мнение; насильно к себе никого не тащим. Революционная партия, которая принуждает к сотрудничеству, - Дзержинский даже фыркнул, - разве такое возможно?

...Николаев был таким же шумным, толстым, проворливым, как и в маньчжурском поезде, словно и не долгие месяцы прошли, а короткие, быстротечные дни.

- Ого! - сказал он, входя в номер Гуровской. - Ничего себе живут революционеры в изгнании! Ваша берлога? Дзержинский посмотрел на Елену Казимировну:

- Моя приятельница сняла этот номер специально для нашей встречи.

- Зачем деньги зазря бросать? Ко мне бы приехали, да и все!

- За вами могут смотреть - за каждым заметным русским нет-нет да присматривают.

- Я пойду в библиотеку, Юзеф, - сказала Гуровская, - располагайтесь, как дома.

Дзержинский удивился:

- Мы вас стесняем?

- Нет, нет, право же, нет! Я вспомнила, что мне надо сегодня до закрытия взять книги, завтра экзамен!