Горечь таежных ягод (сборник)

…Густой запах оружейного масла и нагретой краски неожиданно ударил в ноздри, и Кадомцев остановился, огляделся. Занятый своими мыслями, он незаметно вышел к стартовым позициям.

Между сосновыми ветками блеснула направляющая стрела пусковой установки. Она медленно поднималась вверх, к небу, и, вздрогнув, замерла.

Прошлогодний дерн, выложенный по брустверу котлована, мягко пружинил под ногой, молодая трава не никла, а только темнела под следом.

На пусковой шли регламентные работы. Расчет был занят своим делом, и на Кадомцева никто не обратил внимания. Спустившись в окоп, он подошел к солдату, который протирал двухрамную подставку под кабельную катушку. Подставка была самодельная, сварная, из нестандартного углового железа. Ручка у нее тоже явно не заводского изготовления. Собственное приспособление, что ли?

— Это, наверно, для смотки кабеля?

— Так точно. — Солдат, что возился у подставки, повернул голову, и Кадомцев с удивлением узнал Микитенко. Он ветошью вытер руки, одернул комбинезон, буркнул: — Рацпредложение.

— Чье?

— Лейтенанта Колоскова.

Разговаривать Микитенко был явно не настроен, с угрюмой тщательностью продолжал вытирать пальцы.

— Ну и что оно дает?

— Время смотки сокращает…

— И намного?

— Не могу знать. Вы краще лейтенанта спытайте. Ось вин.

Из-за крайнего отсека торчали чьи-то сапоги. Кадомцев только теперь догадался: желтые кожаные подошвы — стало быть, сапоги хромовые, офицерские.

— Жаль… — неопределенно протянул Кадомцев Приходилось сожалеть, но разговора с Микитенко не получилось. А уж если не получается, не выходит, то лучше его не навязывать.

Ну что ж, для начала стоит побеседовать с лейтенантом Колосковым. Это, пожалуй, даже лучше.

Пока шли в курилку, Кадомцев сбоку все приглядывался к Колоскову. Вообще-то они познакомились еще вчера. Помнится, он все предлагал показать свое комсомольское хозяйство, однако Кадомцев не стал смотреть, решив, что бумаги могут подождать.

— Видел я объявление у штаба, — сказал Кадомцев. — Собрание готовите?

— Готовим, товарищ капитан. На следующий четверг. Подполковник Прохоров выступит с докладом «Воин-комсомолец, гордись службой в войсках ПВО». На последнем семинаре в полку нас хвалили.

— Это хорошо, — сказал Кадомцев. — А вот люди как, комсомольцы?

— Народ у нас сплоченный, дисциплинированный. Толковые ребята. Вот только комсомолец Микитенко подвел всю организацию. Суть дела вы знаете. Должен доложить, что бюро с ним проводило профилактическую работу. И тем не менее…

— Работу? Какую и кто?

— Я лично проводил две индивидуальные беседы. О нравственном облике, а также о любви.

— Так… — протянул Кадомцев, все с большим интересом приглядываясь к лейтенанту. — Ну, а о любви что вы ему говорили?

— Как что? Что любовь — это самое чистое, светлое, самое благородное чувство, которое возвышает человека, поднимает его на большие дела. Его нельзя разменивать на пустяки. А он именно разменивал. Вот мы его и предупреждали, так сказать, удерживали.

— Почему вы думаете, что он «разменивал»?

— Так ведь факты, товарищ капитан! Мы же знаем всю эту историю увлечения Микитенко. Знаем мы и Стешку Строганову из Поливановки. Кто ее не знает? Самая, извините, скандальная женщина в районе. А он увлекся. Ну ладно бы так, а то на полном серьезе.

— Поэтому вы ему и увольнение не давали?

— Откровенно? — Колосков пытливо посмотрел на замполита, прикидывая, как ему отвечать на поставленный вопрос.

— Разумеется.

— Ну если откровенно, то именно поэтому. А официальную мотивировку, конечно, давал другую. Насчет сложной обстановки, повышенной боеготовности и прочее.

— Знаю, слыхал…

В голосе Кадомцева лейтенант уловил неодобрение, это его несколько встревожило.

— Вы ж поймите, товарищ капитан! Я не только секретарь комсомольской организации дивизиона, я непосредственный начальник Микитенко. Он из моего взвода, из моего расчета. Как вы считаете: обязан я думать о своем солдате, о его будущем?..

— Ну что вам сказать, Колосков? Действовали вы вроде и из благих побуждений, а ведь на самом деле причинили прямой вред Микитенко. Потому что бесцеремонно вмешались в его личную жизнь. Понимаете?

Для Колоскова это было так неожиданно, что он дважды тряхнул головой, словно не веря услышанному. И тут же, не раздумывая, ответил:

— Не понимаю…

— Вот в этом и беда…

Лейтенант в сердцах швырнул сигарету, развел руками: он человек дисциплинированный, раз начальство говорит на белое — черное, значит так оно и есть.

— Так это ж вопиющая несправедливость! — с возмущением выпалил Колосков. — На зеленого, неопытного парня надевают хомут прямо у нас на глазах. И кто? Женщина на много старше его, имеющая двух детей. Над нами все смеются: ваш Микитенко с ходу идет старшиной детсада. Ведь пятно же на весь коллектив, товарищ капитан!

— Опять коллектив! Да поймите вы, Колосков, что коллектив — это не глыба гранита, это люди. Это я, вы, многие другие, в том числе и Микитенко. И люди разные, со своими вкусами, чувствами, мыслями. И надо у каждого это видеть.