Зычным, хорошо поставленным командирским голосом Утяшин давал указания. Нетрудно было заметить, что он во многом копировал подполковника Прохорова. Закинутые назад руки, чуть опущенная голова и взгляд искоса, исподлобья, даже привычка говорить на ходу, на мгновение останавливаясь при поворотах.
В конце концов большой беды в этом нет.
На минуту Кадомцев отвлекся, задумался, а когда поднял голову, увидел, что перед строем стоит рядовой Микитенко.
Майор Утяшин скользящим пружинистым шагом приблизился к солдату.
— Вот пример разболтанности и недисциплинированности! Вот человек, который не дорожит коллективом. Ради свидания с девушкой он бросил подразделение, бросил боевую технику и ушел в самовольную отлучку. Тем самым рядовой Микитенко совершил грубейшее нарушение дисциплины, подорвал боевую готовность. И что же произошло дальше? Микитенко, забыв о солдатской чести и совести, напился устроил пьяный дебош, избил двух советских граждан и в результате попал в милицию. Позор!
По рядам прошло заметное движение, и пока не уловить было, чем оно вызвано: возмущением или удивлением (тихоня, молчун Микитенко — и вдруг такое!).
Кадомцев отыскал глазами младшего сержанта Резника: как он реагирует? Каменное, невозмутимое лицо, сама внимательность. И только. На правом фланге долговязый Трушков, склонив набок голову, поглядывает иронически.
— Рядовой Микитенко понес заслуженное наказание, — уже спокойно продолжал Утяшин. — Пять суток строгого ареста, которые отсидел на гарнизонной гауптвахте. Но свое веское слово должна сказать и комсомольская организация!..
Микитенко все это время смотрел в землю. Вид у него был уже далеко не тот, что утром: уныло опущенные плечи, приниженность во всей фигуре… Да, одно дело говорить с глазу на глаз с командиром, и совсем другое — стоять перед сотней требовательных, пронизывающих глаз твоих товарищей.
Майор приказал Микитенко встать в строй, тот вздрогнул, дернулся, но с минуту еще оставался на месте, словно отяжелевшие ноги его были пригвождены к утрамбованному песчанику.
— Становись в строй! — повторил Утяшин.
Солдат сделал неуверенный шаг, понуро опустив голову. «Видимо, сильно переживает парень свой проступок», — подумал Кадомцев. Но почему-то подспудно возникло ощущение, что в строй возвращался незаслуженно обиженный человек. Кадомцев интуитивно чувствовал это.
Осела песчаная пыль над плацем, а майор все стоял, смотрел вслед уходящим шеренгам, словно забыл сказать что-то важное.
Обернувшись к подошедшему Кадомцеву, Утяшин сделал неопределенный жест:
— Не смог я, понимаешь, взять верхнюю ноту… Не сумел продраить Микитенко на полном регистре. Чувствую, что говорю правильные слова, а они вроде не падают, вроде висят над строем в воздухе. Неважный из меня оратор. Вот подполковник Прохоров, тот может. Умеет, как говорится, глаголом жечь сердца людей.
Кадомцев подумал, что Утяшин, пожалуй, объективно оценил свои ораторские способности: запал его красноречия так и не сдетонировал, а крепкие, литые слова, которым положено металлической тяжестью ложиться в души людские, оказались легковесными. А главное, Кадомцев убедился в этом, солдатский строй не воспринял утяшинские слова так, как их понимал и чувствовал он сам. Не это ли имел в виду начальник политотдела, когда напутствовал Кадомцева?
— Я недавно со старшиной Забелиным говорил, — начал Кадемцев. — Насчет Микитенко.
— Ну и что, — равнодушно отозвался Утяшин. Он ожидал, что Кадомцев не разделит его пристрастной самооценки, скажет по-товарищески что-нибудь вроде: да брось ты скромничать — хорошо говорил! (Накануне вечером они по-приятельски откровенно побеседовали — оба оказались бывшими суворовцами, — и Утяшин считал: связь во взаимоотношениях переброшена.)
— Старшина утверждает, что Микитенко совсем не пьет. В рот не берет.
— Ну и что?
— Твои слова насчет пьяного дебоша — не довесок ли это?
Утяшин медленно тяжелым взглядом окинул Кадомцева, шевельнул желваками и неожиданно рассмеялся:
— Уж не задумал ли ты выступить адвокатом?
— Не перегибай. Я серьезно.
— То, что там дрались пьяные, это абсолютно точно. Был пьяный дебош. А был ли Микитенко трезвым — этого сейчас никто не докажет. Да и не нужно — деталь, не имеющая значения. Ну, а кроме того, если говорить откровенно, в таких случаях иногда даже полезно сгустить краски. Для чего? В назидание другим. Но, конечно, соблюдая чувство меры.
Кадомцев побывал в канцелярии, в казарме, встречался с людьми, беседовал с ними, а эти два слова «чувство меры» все время не выходили из головы.
Конечно, дело здесь вовсе не в Микитенко. Как самовольщик, он заслуживает сурового наказания и осуждения. И никакие обстоятельства не могут ни смягчить тяжести проступка, ни оправдать его.
Но если в самом деле Микитенко в рот не брал спиртного? А ведь солдаты такие вот «детали» иногда знают много лучше командиров. И не мудрено, что из-за липового «довеска» может повиснуть в воздухе само обвинение.
Чувство меры… Разве для того, чтобы оговорить, оскорбить, унизить человека, нужно еще чувство меры?