Горечь таежных ягод (сборник)

И вдруг Павлик все понял: ну, конечно, нажаловался Гулуашвили! Павлик два раза носил в вольер кашу сторожевым собакам, а Гулуашвили, собаковод, его засек.

— Так они же были голодные, товарищ майор! Они же выли. Мне их стало жалко…

— Вот это качество нам и необходимо! — сказал майор. — Ведь никто не догадался накормить голодных собак, кроме вас. Хотя видели все. Именно поэтому мы и решили оказать вам доверие.

— Доверие?..

— Одну минуту. — Майор поднялся, приоткрыл дверь и крикнул: — Дежурный! Гулуашвили ко мне!

Командир вышагивал от окна к порогу и пыхтел трубкой, как паровоз на крутом подъеме. Синий дым вымпелом стлался над его шевелюрой.

— Этот Гулуашвили — разгильдяй чистейшей воды! Он что сделал? Он буквально разложил служебное собаководство. Пальма, прекрасная в прошлом овчарка, превратилась в грязного заморенного шакала, Форменный скелет. А Дик подох. Нет больше Дика…

— Товарищ майор…

— Да, да, я вас понимаю, товарищ Рыбин! Понимаю ваше возмущение, потому что я тоже люблю собак. Уверен, вы будете прекрасным собаководом. Инструктор служебного собаководства! Звучит, не правда ли?

Майор выколотил трубку в поршень-пепельницу. На дне ее, наверное, была вода, и куски горелого табака шипели, как спекшийся уголь.

Ну зачем он так? Мог бы сказать прямо, по-мужски, по-командирски: назначаем вас собаководом. Отдаем приказом. И баста, весь разговор. Так нет же…

Что же он домой-то напишет теперь? Ракетчик-собачник… Марфин наверняка заржет, как лошадь Пржевальского. А если рубануть прямо: не буду — и все. Или: пошли вы ко всем чертям со своими собаками. На губу? Ну и пускай! Лучше пять суток «неба в клетку», чем полтора года с этими рычащими мордами, пятьсот дней в ожидании, когда же тебя тяпнет одна из твоих обожаемых «сторожевых единиц». В конце концов он же никогда, никогда не любил собак! Ему и в голову это не приходило.

— Я не смогу, товарищ майор. И вообще…

— Ну-ну, — сказал майор, — пустяки, научитесь.

— Не научусь.

— Научитесь. Я помогу. А уж если я берусь кому-нибудь помочь, то это верное дело. Железное.

Появился Гулуашвили. Яростно, как на плацу, стуча подошвами, подошел к столу, доложил и стал рассматривать Павлика с высоты своего двухметрового роста.

— Акты при вас? — спросил командир.

— Не понимаю, — прогудел Гулуашвили и опять уставился на Рыбина. — А ты чего тут торчишь?

— Я говорю: акты вы перепечатали? Ну, эти бумажки?

— Машинистка нехорошо выражается, Гулуашвили называет бес. По-русски значит сатана.

— Но у тебя такое имя, — улыбнулся майор.

— Какое такое имя? — рассердился солдат. — Совсем не такое имя. По-настоящему Бесо. Весь личный состав меня правильно называет.

Гулуашвили повернулся к Рыбину, выбросил длинную руку, словно собираясь придавить его коричневым указательным пальцем: вот человек подтвердит.

— Так точно, — сказал Павлик. — Называем Бесо.

— Ладно, ладно, — сказал майор. — Давай акты.

Перечитав бумажки, командир снова набил трубку, раскурил ее и принялся расхаживать по кабинету. Внезапно решительно шагнул к столу и поставил на бумажке витиеватую роспись. Передал авторучку Гулуашвили, и тот, согнувшись в три погибели, расписался еще более длинно.

— Ну вот, — сказал майор. — А теперь вы, товарищ Рыбин, ставьте свою подпись. Так сказать, автограф.

Павлик поискал глазами ближайший стул: у него подкашивались ноги.

Гулуашвили вытаращил глаза и, свесив птичью голову, удивленно цокнул языком:

— Вах, вах! Скажи, пожалуйста!

Однако майор никак на это не реагировал. Разогнал рукой фиолетовый дым, произнес равнодушно:

— Не умеешь — научим, не хочешь — заставим. Это приказ.

И сунул авторучку Павлику.

Машинописные строчки мельтешили в глазах, сливались в сплошные рябые ленточки.

— А что это такое?

— Акт, — сказал майор. — О приеме и сдаче хозяйства и инвентаря отделения служебного собаководства. Он сдает, а вы принимаете. Ну, подписывайте.

Подпись получилась корявой и куцей. Жалкой получилась подпись: «Рыба» — и трусливый хвостик…

— Ну, а теперь и этот акт подпишите. Второй…

— Воды можно? — попросил Павлик.

Майор налил в стакан теплой воды, которая пахла хлоркой и ржавчиной. От этой воды и от акта № 2 Павлика мутило. Но потом все-таки вода помогла: голова стала ясной. В самом деле: надо взять себя в руки.

— Ну, а этот акт я не подпишу, — с неожиданной твердостью сказал Павлик.

— Почему?

— Потому что я не в курсе дела, товарищ майор. Сдохла какая-то собака. А я при чем?

— А вы констатируете этот факт, — сказал майор. — Для последующего списания. О чем и составлен настоящий акт.

— Ну да, — сказал Павлик. — Откуда я знаю? Может, она и не сдохла вовсе, а бегает живая.

— Сдохла! — закричал Гулуашвили. — Совсем сдохла. Пять дней поносом болела, ночью выла, потом сдохла. Один труп остался.

— Значит, была дизентерия, — сказал Павлик. — Значит, в комиссию надо включать и фельдшера.