Горечь

Последнее, что я отчетливо запомнила — как губы Трейса опустились на мои, как он поцеловал меня с жаром тысячи кипящих вулканов.

10. Переломный момент

Как и планировалось, позже, этим же вечером, я встретилась с Трейсом. Наш жаркий сеанс поцелуев в библиотеке (что за приятное отвлечение) мне нисколечко не сорвал крышу. Вообще-то я всё так же была настроена заполучить Амулет обратно и вернуть Тейлор домой, а когда Трейс наконец соблаговолил ответить на мои вопросы, я почти что начала верить в успех своих планов. У него были нужные мне ответы, и я была готова сделать всё, что в моих силах, чтобы заполучить их.

Хватит уже верить каждому слову. Этот урок выучен с помощью жестких методов. Я просто отказываюсь принимать что-либо, кроме полной правды.

Особенно от него.

В конце концов, в мои планы всё ещё входило скрывать от Доминика мой грязный, маленький секрет, пока он мог быть мне полезен. Он был моим планом «б», моей гарантией безопасности, и я не хотела все испортить. Кроме того, такой, как Доминик, мне, наверняка, понадобится в союзники, когда придёт время противостоять Энгелю. Последнее, чего я хотела, так это сжечь этот мост.

Ливень, к тому моменту, как я и Трейс подъехали к его дому, наконец, перешёл в моросящий дождик. Весь свет был выключен, а подъездная дорожка пустовала, из-за чего дом казался устрашающим, кишащим привидениями, растворяясь в беззвездной ночи.

— Где твой папа? — спросила я, выйдя из синего «мустанга» и посмотрев на него поверх машины.

— В деловой поездке.

— О. Ладно, отлично.

Я не была уверена, что оставаться здесь с Трейсом наедине было такой хорошей идеей, но я не могла найти слов, чтобы возразить.

От дверей мы направились прямо на кухню. Как и остальная часть дома, она была просторной, чистой и имела все атрибуты обеспеченной жизни. На утвари из нержавеющей стали, гранитных столешницах цвета древесного угля и настенных шкафах из темной древесины будто висели ценники с несколькими нулями.

— Ты проголодалась? — спросил он, включая свет. — После тренировок я всегда был зверски голодным.

— Умираю с голоду, — подтвердила я, выдвигая темный кожаный стул у кухонного острова.

Он дернул двойные дверцы холодильника и начал копаться внутри, после чего снова появился с охапкой продуктов и приправ. Он положил всё это на стойку и приступил к работе.

— Как долго ты тренировался, прежде чем ушел оттуда? — спросила я, осознав, что ничегошеньки не знаю о его пребывании в Ордене.

— Официально? С одиннадцати до семнадцати.

— А не официально?

— С тех пор, как себя помню. — Он намазал майонезом ломтик хлеба. — Как только я понял, кем являюсь, это было единственным, чем я хотел заниматься.

Я подумала о себе в таком возрасте. Моя жизнь разительно отличалась от его. В одиннадцать я еще с куклами игралась. В пятнадцать я отправилась на национальные соревнования со своей командой чирлидеров, ничего не зная о своей сущности и скрытом мире вокруг. Моя жизнь вращалась вокруг прыжков в группе поддержки и одержимостью того момента, когда же случится мой первый поцелуй. Теперь же всё это казалось таким ничтожным, банальным, но если быть совсем честной с собой, то часть меня всё еще тянулась к этому.

— Ты когда-нибудь жалел, что ушел из Ордена? То есть, теперь, когда ты знаешь, что это не они скрывали Амулет от Линли.

Он покачал головой.

— У них не было Амулета, но они знали как его достать. Как знали и о Писаниях.

Я слышала как в нем зарождается гнев. — У них вся власть — они могут менять положение вещей, и могут всё предотвратить и, тем не менее, ничего не делают.

— Но может в этом всё и дело, — предположила я. — Может, они способны на большее, чем просто вмешиваться.

— Или же они просто слабаки. — Он с силой швырнул кусочки ветчины и сыра, и накрыл их другой половинкой хлеба. — Может, наши жизни для них недостаточно ценны. Может, они считают, что одна спасенная жизнь не стоит таких усилий.

Я видела досаду в его глазах, ледяную и резкую, как медленно зарождающаяся буря. Я знала, что лучше не играть с ним.

Он сел на остров и подвинул мне тарелку.

— Спасибо.

— Что насчет тебя? — спросил он, откусывая от своего сэндвича. — Что ты думаешь о них?

— Не знаю, — сказала я, замолкая, чтобы прожевать. — Я с ними не так много общалась, чтобы знать, могу я верить им или нет. — Я знала лишь то, что говорили мне другие, но и этой информации было мало. — Габриэль говорит, что всё подвластно судьбе — предрешено Парадигмой.

— Точно.

— Так какой смысл пытаться изменить что-то, если заведомо знаешь, что эти попытки бессмысленны?

— Что, если это неправда? — парировал он. — Что тогда? Габриэль сам доказательство того, что прошлое можно изменить.

— Да, но он обманул Парадигму умерев, а затем, вернувшись как нечто, что даже не является человеком. — Или технически не является живым, если на то пошло.

— Именно. — Его ямочки ненадолго появились, когда он проглотил. — Существует червоточина, лазейка. Если можешь изменить судьбу, то кто говорит, что иного пути нет — есть лазейка.