Горе побеждённым

 - О, эта женщина так прибрала к рукам милого Николая Матвеевича, что он с её именем вставал и ложился. Она его выбрала в следующие мужья. Впрочем, его можно было понять: женщина она умопомрачительная!

 - Правда, что Залесская уговаривала Николая Матвеевича взять деньги из приданного племянницы на погашение долгов её сахарного завода в Харькове?

 - Да, это правда. Но тут, Арефьев ничего сделать не мог. Анастасия объявила, что выходит  замуж, а это значит, что опека над ней закончилась. По завещанию её отца распоряжаться оставленным ей капиталом могла только она сама. Настя и не думала давать деньги Залесской, даже ради Николая Матвеевича. Это я точно знаю. А личные деньги самого Арефьева все в обороте.

 - Благодарю за беседу, Алексей Григорьевич. Теперь нам надо разыскать управляющего.

 Мелецкий вытер большим носовым платком потное лицо и поникшим голосом изрек:

 - Я, с вашего разрешения, пока поеду домой. Что-то мне нехорошо. Со Шварцем я позже переговорю.

 Горе-жених пожал сыщикам руки и моментально ретировался.

 - Что скажете, Александр Прохорович? – оставшись наедине с помощником, спросил Собакин.

 - Какой-то он жалкий.

 - Я думаю, упустил такой куш.

 - По крайней мере, он не убийца. А вот Залесская…

 - Далась она вам. Эта красавица, как и Мелецкий, осталась на бобах.

 - Перестаралась видно, – ядовито ввернул Ипатов.

 - Не мелите вздор. Пойдёмте, лучше поищем немца. Интересно, что он скажет.

                                                                      ***

 Управляющий невозмутимо пил кофе в столовой и читал немецкую газету.

 - Прошу, господа, присоединяйтесь.

 Сыщики согласились. Уж больно ароматны были свежеиспечённые булки, горой лежащие на блюде. За столом Собакин повёл материальный разговор: кто примет дела Арефьева и как видит свою дальнейшую службу сам Шварц.

 - Общее состояние семьи: около пяти миллионов, – ответил Шварц. – По-видимому, новые владелицы захотят избавиться от дела. Это слишком хлопотно для женщин. Продать его будет легко: у Арефьева работа была  поставлена отлично и перспективы развития компании многообещающие.

 - Сами-то вы останетесь на прежнем месте, если предложит новый хозяин?

 - Вряд ли. Только, если пайщиком. Я думаю создать дело, пусть и небольшое, но - своё. Мне в России нравится, и уезжать я не собираюсь. Перевезу семью в Москву. Здесь есть, где развернуться. В деловых кругах обо мне положительного мнения, а это уже половина успеха.

 - Да, но для второй половины нужны средства и немалые. Особенно, если самому сделаться хозяином.

 - Деньги – дело наживное, как говорят русские. Я - деловой человек.

 - Русские в таких случаях отвечают: Бог в помощь.

 Собакин перевел разговор.

 - Интересно послушать мнение делового человека о случившейся трагедии. Что вы  думаете о докторе Зяблицком?

 Шварц пожал плечами.

 - Характер у него был скрытный. Умён. Последнее время был весь - лихорадка.

 - Интересно. В чем это выражалось?

 - В быстрой смене настроений. Пить стал много. Раньше за ним этого не наблюдалось.  Очень выдержанный господин был этот доктор. А вот в начале этого года, на ваше Рождество, когда я вернулся из Дрездена, Михаила Лаврентьевича как будто подменили. Я тогда в шутку его спросил: «Что с вами, доктор? Вы, как говорят русские,  не в себе. Влюбились или много в карты проиграли?». Он как-то странно на меня посмотрел и сказал: «Первое, которое хуже второго». Я не понял, а он объяснил: « Страсть, если быстро не проходит - болезнь злокачественная. Это я вам, как врач говорю».

 - Так у него была страсть? К кому же?

 - Не знаю. Тогда в гостиную, где мы разговаривали, вошли дамы и наша беседа прекратилась. Больше мы к ней не возвращались.

 - А у вас есть подозрение, кто был предметом увлечения доктора?

 - Нет. Говорю вам, господин Зяблицкий, при всей своей общительности, был очень закрытым человеком во всем, что касалось его лично.

 - Как он относился к Анастасии Дмитриевне?

 - Сейчас, после всех этих событий, мне кажется, что неприязненно, хотя он это скрывал, как любой воспитанный человек. По-моему, его раздражала её категоричность в суждениях, высокомерность, заносчивость.

 - Мог он быть в неё влюблён и нарочитой неприязненностью скрывать свое чувство?

 - Не знаю, – развел руками немец. – У вас говорят: «чужая душа – потёмки».

 - А мог Зяблицкий быть влюблённым в Турусову?

 - Ларису Аркадьевну? Я не замечал его особых знаков внимания к ней. Михаил Лаврентьевич при мне никогда не стремился завладеть её вниманием, остаться с ней наедине, долго разговаривать или делать комплименты. Потом, как мне кажется, её характер и религиозные наклонности не способствуют развитию к ней нежных чувств.

 - А как она относилась к доктору?

 - Ровно, доброжелательно, как и ко всем.

 - Скажите, почему вы в разговоре с Зяблицким упомянули о проигрыше в карты? Он что, был игрок?

 - Не думаю. Я это сказал просто так, как пример пагубного увлечения, от которого можно быть не в себе. Доктор, когда мы вечерами уговаривали его поиграть с нами в карты, всё время в них сбивался и говорил, что более пустого времяпровождения он не знает. Михаил Лаврентьевич предпочитал  шахматы.

                                                                           ***