Гордый наш язык…

По мере надобности слово может возникнуть не раз, многие «новые» слова кажутся таковыми лишь по незнанию их истории.

Кто такие «волосатики»? Новое слово? Нет. Оно пришло из воровского жаргона начала века, в котором волосатики — чужие, не свои, подозрительные. Но еще и в середине XIX века «волосатые» ходили под подозрением (так называли, например, революционных демократов, во множестве вышедших из семинарской среды). А если покопаться, в далекие языческие времена уходит образ заросшего природной растительностью человека, который вызывает недоверие и кажется чужим. И в наши дни отчужденное отношение к «волосатикам» только кажется ощущением свежим, оно является древним. Само сочетание корня с суффиксом здесь выражает отношение к тем, кто является «волосатиком». Не случайно современный волосатик, снимая с себя неприглядность облика, прикрывается обезличенным термином, как модно теперь, — из английского: хайраст. Ни образа нет, ни эмоции, никто не осудит, полный кайф…

Забурел совсем — как будто новинка, но и этому выражению больше ста лет, и всегда оно значило то же: зазнался, сильно возомнил о себе, стал нравственно глухим. Думают, что трепаться или балдеть — новые формы, но и они встречаются в фельетонах столичных газет с конца XIX века, и в том же самом смысле, и обычно без всяких кавычек, как хорошо известные выражения. Исчезло, выплыло, снова исчезло… Нужные слова как бы запрограммированы в языке, становясь какими-то словесными «генами», и в случае надобности возникают из небытия, ничем не обогащая нас, кроме острой эмоции и свежего образа.

Словесный образ всегда неожидан, а в речи молодежи теперь он все чаще связан с интеллектуальной сферой деятельности — что выдает с головой студенческое его происхождение). Ясно как в танке — ничего не ясно.

Его идея клюнула — появилась мысль. Шлангом прикинулся — разыграл простачка. Неожиданно для себя удачно сдал экзамен — прогнулся. Скучная и неинтересная лекция — лажа, общежитие — резиденция. Конспекты лекций — ученые записки. Усердно заниматься перед экзаменами — напрягаться, и так далее (кстати, итакдалее — незнакомая девушка). А чем плохо: стоять буквой зю — работать в поле «на картошке?»

В этой речи историк языка очень часто найдет старинные корни и значения слов, которые бытовали когда-то, а затем ушли из речи, как казалось — навсегда. Ан нет: «в какой аудитории занимаемся?» — спросит преподаватель. «Где мы живем?» — спросит студент. Исконно древнее значение слова жить (пребывать, находиться) как бы всплывает в новом выражении.

Сиюминутность такой речи порождает все новые варианты, а для лингвиста это важно. Как генетик с помощью плодовитой дрозофилы ставит опыт с развитием генетических особенностей организма, так и языковед определяет направленность словесных поисков данного поколения. Вот несколько примеров из числа тех, которые «вытерпит» бумага.

Шамать — хавать — уцокать — уда́вить сменяли друг друга, и вот он, собирательный образ обжоры, прорастает из глагольного корня: удав. Что интересного для лингвиста? А то, что чем ближе к нашему времени, тем шире речевой эксперимент, причем не с диалектным и старинным словом, а со словом литературного языка. Найдены новые возможности изъяснить старинный образ собственными языковыми средствами. Значит, сегодняшний школяр хочет, чтобы его понимали все — а не только узкий круг своих. Уда́вить и удав — игра слов, но вместе с тем и приближение к искомой точности термина.

Специальным рядом в любом жаргоне рисуется портрет человека, и вот этот портрет в студенческом жаргоне наших дней: человека как абстрактной личности вовсе нет, а есть конкретный бабе́ц или кент (что очень грубо) или чувак и чувиха (что еще грубее, хотя никто не знает теперь происхождения этих слов — из воровского жаргона). А вот кочка — это голова, пакли — волосы, веточки — руки, лапы — ладони, вращалки — глаза, рубильник — нос, копыта — ноги, а ничего другого такому человеку и не полагается. Грубовато? Да, но вполне благодушно, не осудительно вовсе. Можно даже сказать, что за века существования подобные описательные выражения настолько распространились, что постепенно переходят в категорию нейтральных стилистически слов — в абстрактном смысле, разумеется: ни один лексикограф не включит этих слов в свой словарь без пометы — если вообще включит. Однако история подтверждает, что и в древности необходимость замены устаревшего слова образным приводила к тому же, и наше, вполне респектабельное, слово голова когда-то означало ни много ни мало, как черепок! Оно родственно слову желвь (черепаха), которое сохранилось в своем производном желвак.