Гордость и предубеждение

От стыда у Элизабет подкашивались ноги. Отныне она не могла думать ни о Дарси, ни об Уикеме без горького осознания собственной слепоты, пристрастности, предубежденности и глупости.

«Господи, как отвратительно я поступила! Я, которая гордилась своей дальновидностью! Я, которая думала, будто имею ум, которая насмехалась над щедрой прямотой своей сестры и лелеяла собственное тщеславие в беспочвенном и преступном недоверии. Как унизительно это открытие! Боже, как унизительно! Будь я влюблена, и даже тогда я едва ли могла бы так ослепнуть. Но грех мой не любовь, а тщеславие. Довольная вниманием одного и оскорбленная пренебрежением другого с самого начала нашего знакомства, я стала воплощением предвзятости и невежества, я лишилась разума во всем, в чем оказывался замешан один или другой. До самого этого дня я не знала, что я такое есть».

От себя к Джейн, от Джейн к Бингли метались ее мысли, покуда она не вспомнила, что сочла объяснения Дарси надуманными, и потому тут же вернулась к чтению. Эффект от повторного чтения разительно отличался от прежнего. Как теперь могла она усомниться в его утверждениях после ужасных своих открытий, как могла поверить одному его слову и отвергнуть другое, назвав его ложью? Он заявляет, что совершенно не подозревал о любви Джейн. Как назло, Элизабет никак не могла вспомнить, что думала по этому поводу Шарлотта. Однако сомневаться в справедливости портрета сестры, набросанного его рукой, не приходилось. Она понимала и видела теперь, что чувства Джейн, хотя сильные и постоянные, редко прорывались наружу, что манеры ее оставались ровными и одинаково приветливыми ко всем, а все это не очень-то согласуется с представлениями о настоящей любви.

Дойдя до той части письма, в которой упоминается ее семейство в терминах самых обидных, усмиренное ее негодование сменилось отчаянным стыдом. Справедливость его обвинений вдруг так сильно ее поразила, что на поиск оправданий не осталось никаких сил; и те речи во время бала в Незерфилде, на которые он ссылался, и то, что видел мистер Дарси в первый день их знакомства, не могло оставить в его сознании отпечаток более сильный, чем тот шрам, что теперь пересек ее душу.

Комплимент в свой адрес, а также в адрес сестры она, разумеется, тоже не могла не почувствовать. Он утешал, но не в силах был смыть тот стыд, который навлекло на себя их семейство. Только поняв, что страдания Джейн стали делом рук самых близких ее родных и что репутации их обеих был нанесен почти непоправимый урон, Элизабет почувствовала смертельную тоску и желание провалиться сквозь землю.

Побродив по аллее еще часа два, передумав все, что можно было передумать, вспомнив обо всем, о чем стоило помнить и следовало забыть, утешая себя, пытаясь смириться с этим трагическим, роковым поворотом, совершенно иначе осветившим все ее былое и нынешнее существование, и вспомнив, наконец, о том, что дома ее, должно быть, давно уже потеряли, Элизабет направилась в Хансфорд. Входя в дверь, она дала себе слово выглядеть спокойной и приветливой, будто ничего не случилось; но, видимо, оттого, что все силы ее ушли на то, чтобы обещание свое выполнить, разговор как-то не клеился.

Сразу же после прихода ей рассказали, что пока она была на прогулке, к Коллинзам по очереди заходили оба джентльмена из Розингса. Мистер Дарси пробыл всего пару минут, зато полковник Фитцуильям просидел с соседями, по крайней мере, час, все ждал ее возвращения и даже собирался уже пуститься на поиски. Элизабет могла лишь сделать вид, будто жалеет о том, что они не встретились, но в душе она была этому рада. Полковник Фитцуильям отныне не занимал ее мыслей. На уме у нее нынче было только роковое письмо.

Глава 37

Оба джентльмена покинули Розингс на следующее утро; и мистер Коллинз, спозаранку гулявший вдоль ограды, дабы поклониться господам на прощание, принес домой радостную весть о том, что те пребывали в добром здравии и вполне бодром настроении, особенно если принять во внимание ту печальную разлуку, что потрясла сегодня в Розингсе всех. Целый день мистер Коллинз то и дело забегал к соседям, чтобы утешить безутешных леди Кэтрин и мисс де Бург, переживших расставание с близкими; и в одно из своих возвращений он явился с посланием от благодетельницы, из коего следовало, что меланхолия ее столь сильна, что ее милость непременно желает видеть их всех к обеду.

Элизабет не могла смотреть на леди Кэтрин и не думать, что, будь на то ее воля, она могла бы сидеть теперь рядом с ней на правах ее будущей племянницы; и она невольно улыбалась, представляя себе растерянность и негодование ее светлости. «Что бы она сказала? Как бы себя повела?» – такими нехитрыми вопросами занимала себя мисс Беннет во время трапезы.

Первой темой обсуждения стало сокращение количества домочадцев в Розингсе.