Горчаков

Александр Васильевич Никитенко — личность драматической судьбы. Вынужденный всю жизнь лавировать, примиряя интересы власти и творческие амбиции литераторов, он не мог заслужить однозначных оценок ни со стороны правительственных кругов, ни со стороны пишущих. Для тех и других Никитенко оставался государственным чиновником, чья просвещенность сделала его исполнителем не самой почитаемой в литературе функции. Его труды по эстетике, филологии, литературоведению и истории культуры, собственное литературное творчество не принимались всерьез. Он был восторженно принят в студенческих аудиториях как блистательный преподаватель, его ценили как официального оратора и всегда приглашали на торжественные мероприятия. Однако его научные изыскания и труды так и остались невостребованными. Оттого, видно, и итог своей жизни Никитенко расценивал весьма безрадостно, с глубоким внутренним недовольством, и это легко объяснимо: свой талант и жизненные силы Никитенко растрачивал на предупреждение и разрешение конфликтов. Ущербная политика официальных кругов, очевидные социальные противоречия, так или иначе отображаемые в творчестве художников, — все это не могло не создавать тупики, выход из которых приходилось находить Никитенко и ему подобным. Роль, которую уготовила ему судьба, сделала из него, по его собственному признанию, «умеренного прогрессиста», а постоянная необходимость «примирять непримиримое» сказалась и на достоинствах его литературных произведений. Романы и повести Никитенко страдали расплывчатостью, стремлением обходить острые углы.

И все же Никитенко вошел в историю русской литературы. Его главным литературным наследием, обретшим исключительную историко-художественную ценность, стал дневник, который он вел с четырнадцати лет. Изданный лишь в 1893 году, дневник обрел широкую известность. Он и теперь интересен, причем не только как историко-документальная летопись духовной жизни России. Сквозь ход событий и явлений, о которых пишет Никитенко, высвечивается мятущаяся душа талантливого, мыслящего, страдающего человека. В дневнике выстраивается живописная картина духовной жизни России на протяжении двух царствований — Николая I и Александра II. В нем много подробностей, деталей событий, а также слухи, суждения, мнения, интриги во власти. Сочно выписаны образы деятелей и дельцов, повадки и нравы правящей элиты, борения и конфликты в литературно-художественной среде и, конечно, дан авторский комментарий к ним. Общественность России только после смерти Никитенко узнала подлинное лицо и жизненное кредо одного из даровитых своих современников, получила представление о его другой, тайной жизни и образе его мыслей. Только оставаясь наедине со страницами дневника, Никитенко удавалось раскрепостить свой литературный талант. Перед читателем предстает не просто бытописатель, но и подлинный художник слова. Это делает дневник признанным литературным памятником отечественной культуры, а его автора — выдающейся личностью своего времени. Еще одной заслуживающей внимания фигурой, непосредственно связанной с выполнением цензурных функций государства, был Иван Александрович Гончаров (1812–1891). В 1858 году выдающийся русский писатель, к тому времени уже автор «Обыкновенной истории», перешел из Министерства финансов на службу в цензурное ведомство. Никитенко отметил это событие в своем дневнике записью от 24 ноября:

«Мне удалось, наконец, провести И. А. Гончарова в цензора. К первому января сменяют трех цензоров, наиболее нелепых. Гончаров заменит одного из них, конечно с тем, чтобы не быть похожим на него. Он умен, с большим тактом, будет честным и хорошим цензором. А с другой стороны, это и его спасет от канцеляризма, в котором он погибает»[119].

Теоретические взгляды Гончарова на проблемы свободы печати и свободы слова были вполне определенными. Позднее он выразил их следующим образом: «Правительство слишком хорошо защищено — так защищено, что трудно, хотя и необходимо иногда для общего интереса, говорить против него в печати… У нас все должны стоять за правительство, за господствующую религию — и всякое отступление от того или другого — считается преступлением».

Видя в монополии государства на печатное слово исключительный вред, писатель поддерживал принцип гласности.

«Что же будут проповедовать собственно охранительные журналы? Что надо молиться Богу, чтить власть и т. д. Но это знают все. Заграничные журналы проповедуют не то: одни пытаются доказать, что Франция воскреснет, когда Шам-бор придет, а другие ратуют за Орлеанский дом, третьи доказывают, что Наполеоновская династия одна способна спасти Францию. В Англии — оппозиционные журналы следят за каждым шагом правительства и нападают на ошибки. И правительство и вся Англия — сильны именно этим открытым контролем… А у нас!»[120]

Заслуживает интереса суждение Гончарова об издателе «Колокола»: