Горчаков

«Герцен… действовал все-таки для России и, горячо любя ее, язвил ее недостатки, спорил с правительством, выражал те или другие требования в ее пользу, громил злоупотребления — и нет сомнения, был во многом полезен для России. Он ушел, потому что ничего этого он не смог бы делать» [121].

Появление человека с подобными взглядами в ведомстве, которое еще не так давно связывали лишь с запретами и репрессиями, значительно способствовало изменению и самой цензурной политики, и отношения общества к цензуре. Благодаря грамотной аргументации Гончарова увидели свет запрещенные ранее произведения М. Ю. Лермонтова, а уже опубликованные были дополнены исключенными цензурой фрагментами. Его убедительные доклады сделали возможной публикацию сочинений И. С. Тургенева, Ф. М. Достоевского, Н. А. Некрасова, А. Ф. Писемского в том виде, как они были написаны. Сам будучи писателем, Гончаров с первого взгляда умел оценить художественные достоинства литературного произведения и нередко пытался поддержать собратьев по перу.

«Милостивый государь Александр Николаевич, — писал Гончаров Островскому, — только три дня тому назад получил я… три из Ваших комедий: 1. «Свои люди — сочтемся». 2. «Семейная картина» и 3. «Утро молодого человека» и тотчас же последние две подписал, а первую вчера при рапорте представил в цензурный кабинет.

Сомнения нет, что комедия в измененном виде пройдет, но мне хотелось бы, чтобы она прошла в прежнем виде: я буду настаивать на этом, но боюсь, что не захотят нарушить формы, т. е. не найдут достаточного повода нарушить прежнего решения» [122].

Действительно, не всегда подобные попытки Гончарова венчались успехом. Так, например, не удалось пропустить в печать авторский вариант поэмы Аполлона Майкова «Сны». Хотя в личном письме известному поэту Я. П. Полонскому Гончаров довольно уверенно писал, что «часа через два поэма будет в типографии и подписана мною без всякого изменения» [123], ему не удалось отстоять ее перед цензором А. И. Фрейгангом — одной из самых одиозных фигур Петербургского цензурного комитета, — известным заведомой недоброжелательностью к литераторам.

Стремление уберечь литературу от мелочных придирок и «приступов административного восторга», в которых заходились иные чиновники, грозило недовольством начальства и могло обернуться непоправимыми последствиями. Так, за разрешение публиковать роман Писемского «Тысяча душ» «с очень маленькими помарками» Гончаров получил строгий выговор. Однако подобных случаев в биографии писателя немного. В натуре Гончарова, наряду с благородными порывами и умением тонко чувствовать художественный талант, уживались боязнь потерять репутацию признанной знаменитости, карьеризм, а также едва ли не болезненное тщеславие. Поэтому он, даже в большей степени, нежели Никитенко, умел обходить острые углы, по выражению последнего, стремился «сидеть на двух стульях одновременно». Временами он избегал выносить решения по принципиальным вопросам, предпочитая отдать их на суд других; вступал в спор там, где считал нужным, но не забывал о том, как на это посмотрит начальство, и отступал, когда полемика принимала слишком горячий характер. Никитенко, поработав с Гончаровым рука об руку, записал в своем дневнике: «Мой друг И. А. Гончаров всячески будет стараться получать исправно свои четыре тысячи и действовать осторожно, так, чтобы и начальство и литераторы были довольны» [124].

В этом смысле характерным для Гончарова стал эпизод с рассмотрением написанной для «Современника» статьи М. А. Антоновича «Пища и ее значение». Статья эта откровенно проповедовала материалистические взгляды и носила довольно скандальный характер. Это, по отзыву Никитенко, было «прокламирование к людям, недалеким умом и знанием о том, что человек и живет, и мыслит, и все делает на свете одним брюхом и что по началам и стремлениям этого брюха надобно переделать и общественный порядок» [125]. За статью, однако, лично просил Н. А. Некрасов. Гончаров, печатавший, кстати, в его журнале свои художественные произведения, дал о статье весьма расплывчатый отзыв, в целом осудив ее, но вместе с тем отметив, что «можно было бы дать доступ такого рода статьям в публику по неудобству постоянно скрывать от ее ведения общеизвестные, впрочем, теперь выводы и теории, затем, чтобы последние потеряли тщательно укрываемый интерес заманчивости и разоблачались перед обществом в надлежащем свете со всеми недостатками» [126]. Главное же — цензор не сделал окончательного выбора, а попросил передать эту статью на рассмотрение еще одного члена Совета по делам книгопечатания. Работа Антоновича попала к Никитенко, и тот был решителен в вынесении приговора.