Горчаков

Нигилизм стал заразительным недугом, истинным бедствием для России, разлагающе влияя на ее общественную жизнь. Отрицание всего и вся сказывалось на умонастроениях наиболее деятельной части общества. Государство оказалось погруженным во мрак пессимизма, идейных блужданий, противоречивых общественных течений. Здравый смысл терялся в бесконечных схоластических дискуссиях. Идеологи нигилизма умели убеждать, однако не могли прозорливо мыслить, зорко смотреть в будущее. «Печальник народа» Некрасов наблюдал этих «фанатиков народных, начитанных глупцов, лакеев мыслей благородных». Достоевский также разглядел этих «сумасшедших поэтов и прозаиков 60-х — 70-х, которые прерывают всякое сношение с действительностью». Осознав собственные заблуждения петрашевского периода, писатель пришел к мысли, что народ осудил бы их за так называемые революционно-гуманистические идеалы. В этой связи не мешает вспомнить, что составляло идейную платформу петрашевцев, поплатившихся годами каторги за свои невинные увлечения заемными теориями. На обеде в честь дня рождения французского философа-утописта Фурье, устроенном в 1849 году, один из активных петрашевцев — Д. Д. Ахшарумов — провозглашал: «Разрушить столицы, города и все материалы их употребить для других зданий, и всю эту жизнь мучений, бедствий, нищеты, стыда, срама превратить в жизнь роскошную, стройную, веселья, богатства, счастья, и всю землю нищую покрыть дворцами, плодами и разукрасить в цветах, — вот цель наша…» [116]

Все это разноголосье вело к усилению общественной нестабильности. Набиравшая силу модная тенденция непременно оппонировать власти начинала вступать в противоречие с самим процессом реформирования российского общества. Страхи и предостережения, обвинения и мрачные предсказания прессы отвлекали правительство от позитивной работы по преодолению трудностей, неизбежно возникавших на этом пути. Между тем государственная власть, институты управления обществом как никогда прежде нуждались в поддержке. Сила публицистической мысли, ее направленность делали власть зависимой от умонастроений владельцев печатных изданий и влиятельных журналистов, заставляя ее все чаще защищаться от нападок критики, которая становилась все менее конструктивной. Органы печати, принадлежавшие различным политическим силам, в свою очередь, не способствовали тому, чтобы неподготовленный обыватель оказался в состоянии вывести общий знаменатель, определить вектор движения. Правительству не хватало интеллектуальных средств, чтобы гармонизировать отношения с новой публицистикой. Реальный ход реформ не давал повода писать о них в пафосном тоне, на что, безусловно, всегда рассчитывает власть. Серьезные противоречия обнаруживались и в способах проведения преобразований, и в глубине самих преобразований. Умалчивать, не писать об этом было невозможно.

С другой стороны, все более завладевавший умами людей радикализм самого разного толка требовал политических перемен во всем и сразу. Общество бурлило, власти не знали, что делать.

Постепенно вопрос о способности государства защитить себя от радикальной публицистики обретал все большую актуальность, а стабильность социума подвергалась все большей угрозе.

* * *

Цензурное дело в России всегда было весьма ответственным занятием, настолько ответственным, что российские самодержцы, не доверяя даже самым преданным людям, находили время заниматься непосредственно вопросами дозволения публикации тех или иных сочинений

Методы защиты от вредных веяний и влияний, от распространения сведений и суждений, противоречивших официальной политике, появились еще до того, как были созданы печатные машины. В этом Россия шла за другими государствами, повторяя их опыт и ошибки. Средства, применяемые властью с целью удерживать контроль над общественным мнением, ужесточались или ослаблялись в зависимости от политических потребностей, состояния и зрелости режима правления. По мнению всех властителей на протяжении тысячелетней российской истории, свободомыслие было главным злом, расшатывавшим самодержавие и православие. Для борьбы с этим злом создавались специальные органы, осуществлявшие контроль за распространением «злонамеренных крамольных суждений и сведений». Так появилась профессия цензора, который был обязан сдерживать продвижение свободной мысли и слова, останавливать публикацию произведений, оказывающих «неблагоприятное воздействие» на общественное мнение. Специально назначенные государственные чиновники выступали своего рода буфером между официальной властью, сочинителями и распространителями изданий. Испокон веков девизом их деятельности было «тащить и не пущать», однако его воплощение в жизнь требовало немалого искусства, поскольку не каждый цензор мог читать между строк, улавливать смысловые оттенки второго плана, разгадывать приемы иносказания или скрытый подтекст.