Горбачев. Его жизнь и время

Но никакие предосторожности не спасли Садыкова. Вскоре, как вспоминает Горбачев, из Москвы поступил сигнал – “проработать” философа. И 13 мая 1969 года бюро крайкома рассмотрело книгу Садыкова: “Разделали мы его на бюро, что называется, под орех. Да, это был ‘долбеж’”. Сам Горбачев выступил, по его выражению, с “остро критичным” заявлением. Надо заметить, совесть побудила Горбачева слегка смягчить свои публичные нападки на Садыкова. Он начал выступление в спокойном, уважительном тоне, отметил, что Садыков уже опубликовал множество работ, которые, по словам Горбачева, он и для себя считал обязательными к прочтению. Свою последнюю книгу, добавил Горбачев, Садыков писал в течение десяти лет, что заслуживает всяческих похвал, но в то же время означает, что изложенные в ней ошибочные взгляды долго вынашивались и обдумывались. “В книге есть правильные положения о развитии социалистического общества”. Однако “правильные положения” чередуются там “с явным искажением”, она изобилует “бездоказательными суждениями автора”. “Мало анализа”, отсутствуют “статистические материалы, серьезные социологические вопросы”. “Общие замечания… Думаю, нет смысла говорить, так как почти все товарищи сказали, не буду отнимать время. Все подробнейшим образом изложено и сделано”. Однако он подчеркнул, что “Садыков встает на путь в отдельных случаях завуалирования взглядов чужой нам идеологии”, и осудил институтских коллег Раисы Горбачевой (разумеется, не упоминая ее имени) за то, что те дали книге оценку в “непартийном” духе и тем самым способствовали ее публикации[370].

Садыкова могли бы исключить из партии, могли бы обойтись с ним и более сурово. Но, как позже признавался он сам, благодаря Горбачеву он отделался лишь строгим выговором и увольнением с должности завкафедрой в Ставрополе. Вскоре после этого он переехал в Башкирию и попытался там начать жизнь с чистого листа. Позднее он переписывался с обоими Горбачевыми, а в конце 1980-х с большим энтузиазмом отнесся к горбачевским реформам. Хотя Садыкову удалось обеспечить сравнительно “мягкую посадку”, для Горбачева его участь стала “причиной переживаний”: “Я знал [его] лично [как человека] нестандартно мыслящего… Мучила совесть, что мы, по сути, учинили над ним расправу, что-то неладное творилось в нашем обществе”[371].

Партбюро, осуждавшее Садыкова, обрушилось с нападками на его утверждение о том, что одной из главных причин культа личности Сталина являлось “отсутствие у масс демократической традиции” и “недоразвитость демократических институтов”. Именно с такими утверждениями два десятилетия спустя выступит Горбачев. Ну а в ту пору он сам уже размышлял о сущности такого строя, который полностью зависит от “большого начальника”. Почему, спрашивал он сам себя, “всякое начинание, вроде бы всецело отвечающее общественным интересам, встречается с подозрительностью, а то и принимается сразу в штыки? Чем объяснить, что система так мало восприимчива к обновлению, отторгает новаторов?” [372]

На протяжении следующих девяти лет Брежнев и его кремлевские сподвижники душили последние остатки хрущевской “оттепели”. И все-таки под конец этого периода Горбачева перевели в Москву и назначили секретарем ЦК, и вскоре он вошел в Политбюро, то есть оказался всего в нескольких шагах от самой вершины власти. Что же случилось между 1970 и 1978 годами, что подтолкнуло его наверх? И что стало с сомнениями, которые чуть не заставили его бросить партийную карьеру в 1968 году? Сумел ли он полностью заглушить их в себе на следующие десять лет? Существовал ли какой-нибудь способ бороться внутри системы за те идеалы, которыми он горел в 50-е и 60-е годы? А если его прежние колебания хоть немного давали о себе знать, то как же ему вообще дали подняться на такую высоту? Как-то раз в 1975 году Горбачева подкараулила на ставропольской улице его бывшая школьная подруга, Юлия Карагодина (она защитила диссертацию и преподавала на кафедре анатомии и физиологии). Юлия хлопотала о пенсии для больной матери, но в разговоре не удержалась и посетовала на явный застой в обществе. “Неужели ты не видишь, что вокруг происходит?” – спросила она. На что он ответил: “Я все вижу, но не все могу”[373].