Горбачев. Его жизнь и время

Справляясь с испытаниями военной поры, Горбачев сделался более уверенным в себе, у него повысилась самооценка. Поворотный момент в его отношениях с матерью наступил в 1944 году, когда Горбачеву было тринадцать лет: “она опять замахнулась мне по шее дать, я взял этот ремень, вырвал у нее и сказал: все! Она плакала страшно, что последнего объекта, которым она могла управлять, лишилась”[84]. Обычно в крестьянских семьях сыновей пороли отцы. А сносить порку от матери, да еще в тринадцать лет, да еще когда выполняешь всю работу за отсутствующего отца, – это было уже слишком. Всегда ли мать отвечала за дисциплину в семье? “Да ни за что она не отвечала”, – хмуро отвечал Горбачев на этот вопрос. Скорее, когда Миша вел себя плохо, она грозилась рассказать все отцу, когда тот вернется. “Но отец… вот мы с ним были расположены друг к другу очень”. И это матери Горбачева тоже не нравилось. “Но она иногда мне говорила: ‘Вот ты все, любимый твой отец’, или что-то там. Я говорю, ты тоже моя любимая, ты что, говорю. Но ты, я говорю, ты не заметила, как я вырос”[85].

С матерью, по словам Горбачева, они – “выяснили отношения, рано начали выяснять”[86]. Спустя почти семьдесят лет, вспоминая мать, которая в годы войны всегда была рядом с ним, Горбачев утверждал: “Мать я любил. Любил ее и отец – до конца жизни. Она была прекрасной женщиной, очень крепкой, деловой. Отец гордился ею, прощал ее лихость, помогал во всем. Это был пример для меня и брата”[87]. Однако подражать такому примеру было нелегко.

В 1978 году, получив повышение в Москву, Горбачев попросил Раису Гударенко, молодую начальницу районного отдела партии недалеко от Привольного, присмотреть за его стареющей матерью. По словам Гударенко, Мария Горбачева оставалась физически сильной (как-то раз, будучи уже далеко не молодой, она сама перестелила соломенную кровлю на хате), всегда с “крайней прямотой” говорила о том, что ей нравится, а что нет, и сохраняла “внешнюю суровость”. Мать Горбачева была ярой сторонницей порядка: все в ее доме должно быть как следует. Когда приходили гости, она сама “накрывала на стол”, ставила еду и питье, даже если это мог сделать за нее кто-нибудь другой. Она отказывалась от любой помощи по дому и сама себя обстирывала. Хотя в доме у нее уже была современная ванная, она все равно мылась в пристройке на дворе, говоря, что воды мало, ее нужно беречь для односельчан[88].

Что бы ни думал о матери Горбачев, в жены он выбрал женщину, которая своим перфекционизмом очень напоминала его мать.

Летом 1944 года Горбачев и его мать получили письмо с фронта. В конверте оказались документы Сергея Горбачева, его семейные фото и короткое сообщение о том, что он “погиб смертью храбрых” в Карпатских горах. “Три дня плач стоял в семье, – вспоминал Горбачев. – А потом… приходит письмо от отца, мол, жив и здоров”. Причем оба письма были датированы 27 августа. Может быть, сначала написал письмо, а потом ушел в бой и погиб? Но через четыре дня от него пришло еще одно письмо, подтверждавшее, что он жив. Горбачев написал отцу, пожаловался на тех, кто понапрасну расстроил семью ложным сообщением о его гибели. “Нет, сын, ты напрасно ругаешь солдат – на фронте все бывает”[89]. Горбачева упрек отца огорчил, но такая беспристрастность послужила ему уроком на всю жизнь.

Война для Сергея Горбачева окончилась в конце 1944 года, когда его серьезно ранило при взрыве бомбы: огромный осколок рассек ему ногу. “Его могли убить десятки раз”, – дивился Горбачев. Отец получил медаль “За отвагу” (за форсирование Днепра под непрерывными бомбежками) и два ордена Красной Звезды. Однажды, уже в 1945 году, кто-то подбежал к Мише со словами: “Мишка, твой отец идет”. “Я как-то… во-первых, не поверил, откуда он, но я встал и пошел навстречу… Идем мы друг на друга, и он смотрит на меня, и я, что переживали мы, трудно даже сказать. Ну, здравствуй. Взял, обнял, идем, поглядел на меня, когда подошли, остановились, и он увидел, я был одет в рубаху, которая была из конопли сделана. Выращивали сами коноплю… Брюк не было. Поэтому шили сами, но шили из чего? Шерсть овечья, опять крутили, ткали ткань эту, из нее брюки… Они тоже так торчали. Вот я и явился, босиком, уже здоровый, и стою. Он глянул на меня и сказал эти слова, на всю жизнь мне запомнились: да, говорит, довоевались. Вот вам как жить”[90].