Горацио Хорнблауэр. Рассказы (СИ)

Будучи сильно занят своими непосредственными обязанностями сигнальщика, Хорнблоуэр мельком сумел разглядеть доставленного Хартом Мак-Кула. В памяти остался большой морской сундук пленника и его длинные, до плеч, огненно-рыжие волосы. Лица Хорнблоуэр толком не разглядел, заметил лишь его мертвенную бледность. Роста Мак-Кул был выше среднего, худощав и без шляпы. На нем была красно-синяя форма французского пехотинца. Эта форма, имя и огненно-рыжая шевелюра натолкнули Хорнблоуэра на мысль, что Мак-Кул мог быть только ирландцем.

Пока Хорнблоуэр находился в плену в испанской крепости Эль-Ферроль в Ирландии вспыхнул очередной бунт, как всегда потопленный в крови. Уцелевшие мятежники сотнями бежали во Францию, где часть их поступила на службу в армию. Мак-Кул мог быть одним из таких ренегатов, хотя это по прежнему не объясняло повышенного внимания к нему со стороны высокого начальства, равно как и того факта, что судить его собирался флотский трибунал, а не гражданский суд.

Прошло не менее часа, прежде чем Хорнблоуэр узнал подлинную историю. Произошло это во время обеда в кают-компании.

— Держу пари, что господа судьи долго с этим мерзавцем возиться не будут, — сказал корабельный хирург м-р Клайв, сделав при этом многозначительный жест, изображающий петлю.

Хорнблоуэра этот жест шокировал. По его мнению, за обедом было неуместно шутить подобным образом.

— Надеюсь, на его примере кое-кто получит неплохой урок, — заметил второй лейтенант м-р Робертс, сидевший во главе стола вместо отсутствовавшего старшего помощника м-ра Бакленда, занятого приготовлениями к судебному заседанию.

— А за что его должны повесить? — спросил Хорнблоуэр.

— За дезертирство, за что же еще? — ответил Робертс, с удивлением посмотрев на Хорнблоуэра. — Хотя, вы же новенький у нас на корабле и не слышали этой истории. Я сам привел его на это самое судно в 1798-м. М-р Харт, помнится, еще тогда его начал подозревать.

— А я думал, что он мятежник.

— И мятежник тоже, — сказал Роберте. — В то время самым надежным и быстрым способом покинуть Ирландию было завербоваться в армию или во флот.

— Понятно, — сказал Хорнблоуэр.

— Той осенью мы за два дня навербовали целую сотню матросов, — добавил третий лейтенант м-р Смит.

«Никаких вопросов им, конечно же, не задавали, — подумал Хорнблоуэр. — Флот нуждался в матросах и готов был поглотить любой человеческий материал, на который удавалось наложить руки».

— Барри Мак-Кул дезертировал однажды ночью, когда мы пережидали штиль у мыса Пенмарк, — объяснил Робертс. — Он пролез через пушечный порт, прихватив с собой деревянную решетку, чтобы с ее помощью удержаться на воде. Мы считали его утонувшим, пока из Парижа не пришло донесение, что он жив и по-прежнему мутит воду среди ирландских эмигрантов. Он напропалую хвастался своими подвигами — так мы и узнали, что он и есть О'Шоннеси, — этим именем он назвался при вербовке.

— Вульф Тон тоже напялил французский мундир, — сказал Смит. — Висеть бы ему на нок-рее, кабы он сам не перерезал себе горло.

— В случае дезертирства чужой мундир считается отягчающим обстоятельством, — нравоучительно заметил Робертс.

Теперь у Хорнблоуэра хватало пищи для размышлений. Больше всего его угнетала мысль, что очень скоро на корабле будет произведена казнь через повешение. Что же касалось ирландской проблемы, то чем больше он над ней размышлял, тем запутанней она становилась. Если смотреть на ирландский вопрос с позиции здравого смысла, становилось непонятно само его возникновение. При существующей в мире расстановке сил Ирландия могла выбирать только между почтением Английской Короне или революционной Франции. Третьего во время войны дано не было. Казалось совершенно невероятным, учитывая даже вековые обиды и разногласия между католиками и протестантами, что люди в здравом уме способны променять умеренную конституционную монархию Великобритании на бессмысленную жестокость и кровожадность новых правителей Французской Республики. А уж рисковать жизнью ради такого обмена казалось Хорнблоуэру верхом нелогичного поведения, хотя логика, вынужден был напомнить себе Хорнблоуэр, никогда не имела ничего общего с патриотизмом, а голые факты еще ни разу в истории не были в состоянии разубедить возбужденную толпу.

Впрочем, и английские политические методы оставляли желать лучшего. У лейтенанта Хорнблоуэра не было сомнений, что простые ирландцы видели в жертвах правосудия, таких как Вульф Тон или Фицджеральд, святых мучеников за дело свободы. Когда казнят Мак-Кула, такой же ореол засияет и вокруг его имени. Ничто так не способствует поддержке народного движения, как кровь мучеников. Повешение этого ирландца-дезертира только сильнее разожжет тот костер, который Англия пытается потушить. В результате, два народа, побуждаемые одинаковыми мотивами патриотизма и самосохранения, по-прежнему будут продолжать бессмысленную борьбу, которая не может закончиться ничем хорошим для любой из сторон.