— Что это значить, сэр?! — кричал испанец. — Зачем вы вмешиваться? Кабрера наша земля, вы не должны ходить сюда!
— Черт его побери, — вокликнул Буш, стоящий рядом с Хорнблауэром, — разрешите мы разок пальнем по нему, сэр?
После всего увиденного команда «Сатерленда» наверняка с полным одобрением отнеслась бы к подобной форме приветствия союзника, но Хорнблауэр чувствовал, что он уже и так достаточно сделал для того, чтобы спровоцировать международный скандал. Он приложил руку к уху и сделал жест, показывающий, что он ничего не слышит. Офицер повторил свои упреки, вопя и неистово вытанцовывая на палубе, так что Хорнблауэру даже показалось, что испанец вот-вот лопнет от прилива крови. Конечно, со стороны Хорнблауэра это была всего лишь детская шутка, но и она вызвала смех среди офицеров и матросов «Сатерленда», чего и добивался их капитан — ведь в трудное и грозное военное время взрыв смеха иной раз стоит бортового залпа.
Хорнблауэр снова вернулся было к привычным обязанностям, но вдруг новая волна депрессии накатила на него. Помощь французским пленным на Кабрере стоила его кораблю нескольких сотен саженей отличных линей и тросов, двух десятков бочонков с солониной и целого светового дня. Что больше всего беспокоило Хорнблауэра, так это необходимость рассчитываться за все это. Придется писать как минимум дюжину писем и рапортов с объяснениями и это будет только началом, потому что их сиятельства Лорды Адмиралтейства, получив эти письма, конечно же захотят дальнейших объяснений и объяснений, уточняющих эти объяснения и еще, и еще… Хорнблауэр почти физически ощущал длинную череду своих будущих писем, которая тянулась к нему как рука судьбы.
Затем он вдруг увидел двух спасенных французов, внизу, на главной палубе. Они были отмыты, подстрижены и одеты, так что выглядели совсем другими людьми, однако, глядя на них Хорнблауэр не испытывал удовлетворения — для него они представляли еще одну серию рапортов с объяснениями и он даже глухо застонал, оценив эту перспективу. На мгновение ему даже захотелось, чтобы с «Сатерленда»
ХОРНБЛАУЭР И ЕГО ВЕЛИЧЕСТВО
(
— Имейте в виду, сэр Горацио, — сказал доктор Манифолд, — я придерживаюсь мнения, что подобный способ лечения Его Величества не продуктивен, да, весьма не продуктивен.
— В самом деле, доктор? — вежливо произнес Хорнблауэр.
— На последнем консилиуме по поводу состояния здоровья Его Величества те, кто придерживается сходного с моим мнением, оказались в меньшинстве, — ответил доктор. — Однако осмелюсь заметить, сэр Горацио, что оппоненты победили лишь численно — причем весьма незначительным большинством, следует подчеркнуть, — а наиболее выдающиеся светила в мире медицинской науки были поголовно на моей стороне.
— О, естественно, — подтвердил капитан Хорнблауэр.
— Своими знаниями и умениями мы намного превосходили оппонентов. Но дело здоровья Его Величества было отдано на откуп простому голосованию. Попомните мои слова, сэр Горацио, этот обычай решения вопросов простым подсчетом голосов, не учитывающим положения голосующего в обществе, будет проклятием человечества в грядущих веках, если не предпринять необходимых действий против такого положения вещей.
— Это представляется весьма вероятным, — заметил Хорнблауэр. Одним из его постыдных секретов был тот, что сам он считал себя демократом и радикалом, но в экзальтированных кругах, в которых ему приходилось ныне вращаться, было не трудно скрывать это, так как все здесь считали само собой разумеющимся совершенно противоположное.
— Морская прогулка Его Величеству! — презрительно фыркнул доктор Манифолд. — Укрепит его силы! Отвлечет от своих забот! Вздор! Несчастных пациентов с таким умственным расстройством, как у Его Величества, не следует подвергать каким-либо волнениям. Резонно, не так ли? Кровопускание, сэр Горацио — несколько унций два раза в неделю. Основательный курс применения слабительного и растительная диета. Содержание в темном помещении при мягком обращении. Это всё даст измученному мозгу Его Величества шанс на избавление от ненужных дум и начало новой жизни — с чистого листа, tabula rasa, сэр.
— В ваших словах есть немалый резон, доктор.
Хорнблауэр не притворялся, произнося эти слова. Такое лечение сумасшествия выглядело логичным в 1812 году. В то же время его пронзала жалость при мысли о своем бедном безумном короле, подвергнутом такому жестокому обращению. Его инстинкты восставали против этого, а разум говорил, что, поскольку данный метод безуспешно применялся в течение последних двух лет, было бы неплохо поэкспериментировать с чем-то иным.