Так что не стоит удивляться, что в 1859 и 1862 годах, когда не замечать тенденцию было уже невозможно, цензурное ведомство получило — с изрядным, честно говоря, запозданием — указание следить, «чтобы народные книги, напечатанные за границею польским шрифтом, не были допускаемы ко ввозу в Россию» и «не дозволять применения польского алфавита к русскому языку или печатать русские или малороссийские статьи и сочинения латинско-польскими буквами». Когда же в январе 1863 года восстание в Польше наконец началось, многое стало ясным до конца. Даже столичная интеллигенция, та самая, что трогательно опекала Шевченко и собирала деньги на издание «Основы», сообразив, что к чему, начинает высказываться в том ранее немыслимом смысле, что «украинофильство… разыгралось именно в ту самую пору, когда принялась действовать иезуитская интрига по правилам известного польского катехизиса».
Именно в это время Петр Валуев и издает свой знаменитый циркуляр, вернее, «Отношение министра внутренних дел к министру народного просвещения от 18 июля, сделанное по Высочайшему повелению». Эта тема для мифологов, воистину, как первая любовь. Информация, в зависимости от научной добросовестности исследователей, варьируется от относительно объективной («…[Валуев] издал тайный циркуляр о запрещении украинских научных, религиозных и педагогических публикаций. Печатать «малороссийским наречием» позволялось только художественные произведения. …заявил, что украинского языка «никогда не было, нет и быть не может»» — Субтельный) до вольного пересказа «…указ о запрещении украинского языка, которого, мол, «не было, нет и не может быть»» — некто Мороз из Львова). Но при всех различиях смысл один. Причем все мифологи как один, во-первых, забывают упомянуть, что действие циркуляра официально завершилось всего лишь через два года после его издания (фактически же еще весной 1864 года, сразу после окончания восстания в Польше), а во-вторых, крайне неохотно цитируют текст злополучного документа.
А почему?
Чтобы разобраться, пойдем по стопам львовского историка Леонида Соколова, подробнейше эту тему изучившего, выделив из огромного, крайне громоздкого текста основные, принципиальные тезисы.
«(1) Прежние произведения на малороссийском языке имели в виду лишь образованные классы Южной России, ныне же приверженцы малороссийской народности обратили свои виды на массу непросвещенную, и теиз них, которые стремятся к осуществлению своих политических замыслов, принялись, под предлогом распространения грамотности и просвещения, за издание книг для первоначального чтения (…). В числе подобных деятелей находилось множество лиц, о преступных действиях которых производилось следственное дело в особой комиссии.
(2) Самый вопрос о пользе и возможности употребления в школах этого наречия не только не решен, но даже возбуждение этого вопроса принято большинством малороссиян с негодованием, часто высказывающимся в печати. Они весьма основательно доказывают, что никакого особенного малороссийского языка не было, нет и быть не может и что наречие их, употребляемое простонародием, есть тот же русский язык, только испорченный влиянием на него Польши…
(3) Явление это тем более прискорбно и заслуживает внимания, что оно совпадает с политическими замыслами поляков, и едва ли не им обязано своим происхождением, судя по рукописям, поступившим в цензуру, и по тому, что большая часть малороссийских сочинений действительно поступает от поляков.
(4) Сделать (…) распоряжение, чтобы к печати дозволялись только такие произведения на этом языке, которые принадлежат к области изящной литературы; пропуском же книг на малороссийском языке как духовного содержания, так учебных и вообще назначаемых для первоначального чтения народа, приостановиться».