Гопакиада

Зимой 1945/46 года правительство УССР отдало распоряжение о принятии мер по ликвидации структуры УПА, как организованной боевой силы. В еще контролируемые повстанцами районы были введены армейские части, и началось как всегда: гарнизоны в селах, блокпосты, облавы, а также и совсем уж… эээ… партизанские методы в исполнении бывших, но по разным причинам прозревших боевиков. В итоге к Рождеству «боевой актив» поредел впятеро, считая и убитых, и явившихся с повинной в расчете на амнистию. Погиб почти весь штаб (сам «Савур» был устранен примерно годом раньше). Ситуация усугублялась тем, что многие warlords, сорвавшись с поводка, запаниковали и начали чистку собственных отрядов на предмет, кто предатель; пережили ее далеко не все, и не все, кто пережил, были чисты.

В итоге, скажем, отчет из Края зарубежному Центру по Карпатскому краю сводился к тому, что «после минувшей зимы УПА перестала существовать как боевая единица», а ведь Карпаты считались одним из наиболее благополучных регионов. Так что мало кого удивило появившееся в июле «Обращение к героям», в котором командование УПА в самых что ни на есть торжественных тонах заявляло о завершении «широкой повстанческой борьбы» и переходе к «борьбеподпольно-конспиративной». Насчет индивидуального террора не было сказано ни слова. Sapienti sat.

Любителям мелочей Гугль в помощь. Но алгоритм понятен. Поджог — взрыв — налет. Поджог — взрыв — налет. А в ответ облавы и высылки, высылки и облавы — и так месяц за месяцем, труп за трупом, вагон за вагоном. Однажды, правда, «кукурузник» подбили, то-то радости было в Мюнхене.

Но главным направлением «подпольно-конспиративной борьбы» на два года стала разработанная подпольными городскими теоретиками и принятая к исполнению лесными людьми программа «охоты на сексотов» — учителей, агрономов, зоотехников, железнодорожников, водителей трамваев, пожарных, почтальонов, сторожей. В общем, всех, кто не мент и не солдат, но явно работает на органы. Особо опасными считались «городские», приезжавшие в села что-то наладить, корову, скажем, вылечить или, упаси боже, трактор починить. И уж совсем страшное дело, если сексот оказывался не местным, а с востока. Особенно из Москвы, вроде геологов Нины Балашовой и Давида Рыбкина, изловленных в августе 1948 года под Коломыей и объявленных «самыми страшными агентами московского империализма». Таких убивали изысканно, нередко (особенно почему-то женщин) расчленяя заживо, — вопреки строгой инструкции Центра, предписывавшей «не проявляя жестокости, принародно вешать, прикрепив на грудь табличку с указанием вины». Впрочем, по ходу операции инструкции менялись, вскоре рекомендации уже требовали «в ходе ликвидации указанных лиц не жалеть ни взрослых членов их семей, ни детей, с которых рекомендуется начинать». Это, правда, относилось не к сексотам, а к «дезертирам», — тем, кто «вышел из леса» или отказался в лес уходить, а также к «подмоскаликам», пускавшим «врага» на постой или давших ему хотя бы кружку воды.

Не скажу, что такие методы — уже не столько даже демонстрация, сколько ритуал, — не действовали. Действовали, конечно. Люди боялись и не шалили. Но всему есть предел. После того как 21 июня 1948 года в конюшне Львовского университета обнаружилось множество отпиленных человеческих ног, а затем, по итогам следствия, 18 изуродованных трупов — 17 женских и один подростка, лесных людей начали попросту «сдавать», порой даже в родных селах, куда они приходили на отдых. В связи с этим очередная «Инструкции командирам отрядов», датированная 21 ноября 1948 года, настоятельно требовала «карая вражеских пособников, обращать внимание на возраст, казни проводить так, как принято в мире (список прилагается)… не следует также впредь отрезать головы сексотам». Кто-то из warlords это инструкцию даже принял к сведению. Но далеко не все.

Его борьба

Весна 1947 года нанесла очередной удар. Начатое Варшавой принудительное переселение украинского населения Западной Галиции и Подляшья в районы западнее Вислы и максимальное ужесточение пограничного режима вынудило остатки «Закерзонских» УПА и подполья ОУН с боями пробираться на Запад через Чехословакию. Кто-то из особо удачливых прорвался, примерно 100–120 душ из двух тысяч. Пленных поляки не брали.