Неожиданно из-за холма перед ними расстелилась впереди такая же сожженная, выветренная равнинная даль, но на ней, в скользящих лучах едва родившегося бледного солнца виднелись беспорядочно разбросанные неподвижные силуэты мертвых танков с сожженными черными башнями, с бессильно опущенными хоботами пушечных стволов, такие же навеки обездвиженные, почерневшие артиллерийские орудия, черные остовы перевернутых армейских грузовиков...
Казалось, что они тут столетия и столетия -- давно вымершие доисторические звери, свирепые мертвые ящеры войны... Это странное и страшное кладбище уходило к горизонту, и конца ему не было.
-- Мать честная! Что же это? -- воскликнул Боцман и остановил машину.
Некоторое время все четверо молчали.
-- Один из знаков великой мудрости эмира Рашид-Шаха, -- сказал наконец Трубач. -- Когда-то я видел это поле. По телевизору, кажется. Или в каком-то журнале.
-- Говорят, примерно так выглядят тут все приграничные районы, -продолжил Док. -- За четверть века этот субъект затеял то ли восемь, то ли десять войн, практически со всеми соседями. О стычках, конфликтах -- и говорить нечего. Ну любит человек погарцевать...
-- Ну что? -- сказал Сергей. -- Вперед?
Они ехали, как по музею войны, мимо искалеченной, окаменевшей бронетехники, по бывшему полю боя, на котором, вероятно, нашли свой конец сотни и сотни неведомых солдат.
Ехали молча.
Все думали об одном -- как похож этот пейзаж, эти уродливые ископаемые стальные звери с переломанными хребтами и оплавленной броней на фоне отдаленных гор на то, что еще так недавно они видели в Чечне.
-- Дурной мир! -- убежденно сказал Трубач.
-- Уж какой есть, -- вздохнул Иван. Остальные не возразили ни тому, ни другому. Пастух посмотрел на часы. В пути были уже шесть часов и теперь приближались к подножию гор приграничной окраины Рашиджистана. Вершины уже полыхали и золотились под солнцем. Он оглянулся. За их армейским "джипом", слегка извиваясь, теперь убегала к горизонту отчетливая колея. Ветер нес легкую пыль, но он должен был еще не скоро засыпать их след. Сергей сверился с картой. Окинул взглядом плоскогорье и горы впереди. И тут же тон его стал другим -- четким, командным.
-- Стой, Боцман. Приехали. Станция Вылезайка.
-- Ты чего, Серега? -- не понял Боцман.
-- Просто вспомнил закон жизни. Хорошо долго не бывает. Проехались, прокатились, ну и спасибо. Тут ведь была война, так? Значит, остались и последствия. Противотанковые, противопехотные. Дальше выступаем пешим порядком. Спасибо "джипу", и айда.
Взвалив на спины парашютные ранцы с водой, пайком и боеприпасами, с автоматами на плечах, они вновь двинулись под солнцем, поднимаясь в горы. Трубач шел последним, он уже почти не хромал.
* * *
Караван внеконкурсных машин двигался параллельно колее, проложенной участниками. Уже когда выехали на маршрут, Михаил извлек из тайника и выдал Артисту и Мухе маленькие автоматы "узи" и обоймы.
-- Если кто сунется, применяйте без колебаний. Технический директор господин Добрынин ехал в машине оргкомитета под номером 5, представитель Российского фонда спорта Александр Штукин -- на своем "паджеро" цвета топленого молока. То отрываясь на несколько километров, то пропуская их вперед. Муха старался все время быть неподалеку. Несмотря на все попытки, Добрынина с утра увидеть ему не удалось. И только когда уже были в пути, в открытом окне вездехода с большой желтой пятеркой на красном кузове мелькнуло бледное, встревоженное лицо Леонида Павловича.
-- Наш командор, похоже, провел не самую лучшую ночь, -- заметил Артист. -- Почему же все-таки они с товарищем Штукиным в жмурки играли в столь поздний час?
-- Вопрос законный, -- отозвался с заднего сиденья Михаил. -- Боюсь только, ответа мы не получим. По крайней мере, в обозримом будущем.
Перед выездом, когда было еще темно, удостоверившись, что никто не видит их, они сняли с верхнего багажника две новые пустые серебристые канистры, со всеми предосторожностями перелили в них содержимое обеих черных и спрятали за сиденьями сзади, завалив поклажей: запасными колесами, коробками с инструментами, спальными мешками и пакетами с провиантом.
-- Вот так-то верней будет, -- заметил Михаил. -- Нам чужого даром не надо -- согласны? Как только с этими теперь быть? -- он похлопал по одной из опорожненных черных канистр. -- От них желательно избавиться побыстрее.
-- Выйдем утром на трассу -- сообразим, -- сказал Семен. -- Главное -чтоб о них никто не прознал и не подобрался.
-- Даю директиву! -- Михаил обвел их взглядом. -- Кто-то из нас должен находиться возле них неотступно. Ни секунды без присмотра. Постоянное дежурство по первому номеру.
-- Есть... -- серьезно ответил Муха.
* * *
Все эти дни Голубков и Макарычев провели в таком волнении и напряжении, какое вряд ли выдержал бы любой другой человек, который не может в подобных обстоятельствах чувствовать себя художником, завершающим самое трудное и важное для него полотно.